Страница 10 из 32
– В серую комнату? Перебираться теперь? В такой поздний час? – недоумённо произнесла миссис Хольман.
– Да, – подтвердил пастор. – Это уберегло бы меня от искушения. Взгляните на мой подбородок! – продолжал он. – Я порезал его нынче утром и утром третьего дня, когда брился. Нельзя и сосчитать, сколько раз я ранился в последнее время, а виной всему моя нетерпеливость. Я злюсь, видя, как Тимоти Купер работает на дворе.
– Он просто-напросто лентяй, – сказала миссис Хольман, – и не заслуживает жалованья, которое вы ему платите. Этот бездельник мало к чему годен, но и то, что он мог бы делать, он делает дурно.
– Вы правы, – согласился священник, – однако он слаб умом и притом имеет жену и детей.
– Тем хуже для него.
– Но этого уже не изменишь, и, если я откажу ему от места, его никуда больше не примут. Я не могу спокойно смотреть, когда утром он бесцельно бродит по двору. Его нерадивость вводит меня во грех, и я опасаюсь, что однажды от этого пострадает не только мой подбородок: я сойду вниз и прогоню Тима, после чего его жене и детям придётся голодать. Потому я и прошу вас перебраться в серую комнату.
Тот мой визит на Хоуп-Фарм почти ничем больше не запомнился мне. В воскресенье мы отправились в Хитбриджскую часовню, медленно и чинно вышагивая по узким деревенским улицам между живых изгородей, уже тронутых желтизной и багрянцем наступающей осени. Пастор шёл немного впереди, заложив руки за спину и опустив голову: миссис Хольман пояснила, что он обдумывает проповедь, с которой ему предстоит обратиться к пастве. Мы переговаривались между собою полушёпотом, чтобы не мешать его раздумьям. Нельзя было не заметить того почтения, с каким приветствовали пастыря все, кто попадался нам на пути, – и бедные, и богатые. Ни слова не произнося, он отвечал им дружеским взмахом руки.
По мере нашего приближения к городку мы всё чаще встречали молодых мужчин, которые провожали пасторскую дочку восхищёнными взглядами. Следуя их примеру, я посмотрел на Филлис внимательнее: по тогдашнему обыкновению она накинула поверх белого платья чёрную пелерину. Соломенный чепец украшала одна лишь коричневая лента. Но если наряду моей кузины недоставало красок, то милое её лицо, слегка зарумянившееся от ходьбы, было живо и свежо, как роза. Даже белые уголки её глаз чуть отсвечивали голубизной, а зрачки казались особенно синими под сенью тёмных ресниц. Свои золотистые волосы Филлис причесала настолько гладко, насколько позволяла их природная склонность кудрявиться. Если сама моя кузина и не замечала восхищения в обращённых на неё взглядах, то маменька наверняка была наблюдательней дочери: ревниво оберегая своё сокровище, пасторша не могла не радоваться, что и чужие глаза видят его блеск. Она и сердилась, и гордилась, выражая эти чувства с тем красноречием, на какое только было способно её доброе лицо.
После обеда мне надлежало вернуться в Элтем, чтобы приготовиться к следующей неделе. Как я узнал впоследствии, мистер и миссис Хольман были обеспокоены тем, что мне приходится путешествовать в воскресный день, и сомневались, следует ли им приглашать меня вновь, но все же пригласили.
С тех пор я приезжал на Хоуп-Фарм всякий раз, когда позволяли дела, благо мистер Холдсворт смотрел на мои родственные визиты с дружеской снисходительностью. С появлением новых знакомых я вовсе не стал меньше им восхищаться. К счастью, в моём сердце хватало места для всех, и, насколько я теперь помню, у Хольманов я так лестно отзывался о своём патроне, а в беседах с ним так расхваливал Хольманов, что человеку старшему и лучше знающему людей моя горячность показалась бы недальновидной и даже несколько смешной. Я и вправду был недальновиден, поскольку, случись пасторскому семейству повстречаться с мистером Холдсвортом, обе стороны почти наверно разочаровались бы друг в друге после моих несдержанных похвал. Вероятно, был я и смешон, хотя в те дни никто, пожалуй, не считал меня таковым. Пастор с неподдельным интересом и доброжелательством выслушивал мои рассказы о бесчисленных достоинствах моего начальника и о всевозможных случаях, происходивших с ним в разных странах. Мистер Холдсворт, с своей стороны, любил расспрашивать меня о ферме и о жизни её обитателей. Всё это занимало его до той степени, до какой он мог интересоваться тем, что оставалось на словах и не переходило в дело.
Итак, на протяжении той осени я бывал у Хольманов по меньшей мере раз в месяц. Жизнь в их доме текла так ровно и безмятежно, что из всей той поры я припоминаю лишь одно событие, да и оно никому, кроме меня, не показалось значительным: Филлис перестала носить столь не нравившиеся мне детские передники. Не знаю, что послужило тому причиной, но однажды их сменили премилые льняные фартуки, надеваемые по утрам, и чёрный шёлковый, предназначавшийся для послеобеденных часов. А когда приблизились холода, то и синее хлопчатое платье замещено было коричневым шерстяным. Написав эти строки, я невольно вспомнил однажды прочитанную мною книгу, в которой о переселении из летних спален в зимние говорилось как о знаменательном событии в жизни семейства[11].
Под Рождество мой дорогой отец приехал повидать меня, а также спросить мнение мистера Холдсворта об изобретении, которое впоследствии стали именовать ведущим колесом Мэннинга. Мой патрон (как я, должно быть, уже говорил) высоко ценил отца с ученических лет, когда работал с ним вместе в крупной механической мастерской. Мистер Холдсворт и отец часто, смеясь, вспоминали другого джентльмена-подмастерья, который из боязни попортить руки брался за кузнецкую работу не иначе как в белых замшевых перчатках. Нередко патрон говорил мне, что у моего родителя талант, сравнимый с изобретательским даром Джорджа Стивенсона[12].
Теперь отец приехал в Элтем, чтобы спросить у мистера Холдсворта совета относительно новых своих идей, а также рассказать о деловом предложении, полученном от некоего бирмингемского фабриканта. Мне отрадно было видеть то уважение, какое питали друг к другу эти двое: мистер Холдсворт, молодой, красивый, блестяще образованный, элегантно одетый (не зря им восхищалась вся местная молодёжь), и мой отец, чьё добротно сшитое воскресное платье давно вышло из моды, а простое умное лицо избороздили резкие морщины – следы трудов и раздумий. Годы работы в литейном цехе окрасили его руки так, что воде и мылу уже не под силу было их очистить. Говорил он с заметным северным акцентом, меж тем как мистер Холдсворт мягко растягивал слова на южный манер, из-за чего многие в Элтеме находили его высокомерным.
Досуг моего отца большею частью занимали разговоры об упомянутом деле, однако он считал, что не должен уезжать, пока не засвидетельствует почтения родственникам, которые оказались столь добры к его сыну. Потому мы с ним вдвоём доехали по незаконченной железной дороге до Хитбриджа, а оттуда пешком отправились на ферму, где нас уже ожидали.
Мне было странно и вместе с тем приятно наблюдать, как два человека, чьи жизни столь различны, мгновенно сошлись, точно по велению инстинкта, стоило им спокойно и прямо взглянуть на лица друг друга. Мой отец был худощав и жилист, пяти футов и семи дюймов росту, мистер Хольман – широкоплеч, полнокровен, на шесть дюймов его выше. Оба они не имели склонности много говорить (пастор, пожалуй, казался ещё молчаливей моего родителя), однако между собою они оживлённо беседовали и даже пошли вместе в поле. Я словно сейчас вижу, как отец шагает, заложив руки за спину, и со вниманием слушает то, что священник говорит ему о возделывании почвы и о других крестьянских работах. Время от времени рука отца как будто невольно протягивается к тому или другому орудию, которое он критически оглядывает. Мистер Хольман охотно отвечает на его вопросы, предлагаемые с толком и к месту. Когда мы зашли посмотреть скотину, загнанную в устланные свежей соломой хлева (с запада над горизонтом нависла огромная туча, предвещавшая снежную бурю), отец выказал к анатомии коровы такой интерес, словно сам собирался стать фермером. Он извлёк из кармана книжицу, в которой обыкновенно записывал замеры механических деталей, и под заголовком «Корова» вывел целый столбец достоинств, как то: «прямая спина», «маленькая морда», «глубокая грудь». Машинка для измельчения ботвы не понравилась ему. Сперва он заявил, что она неуклюжа, а потом, уже в доме, погрузился в молчаливые раздумья.
11
Аллюзия на экспозицию романа Оливера Голдсмита (1728–1774) «Векфильдский священник».
12
Джордж Стивенсон (1781–1848) – инженер-механик, строитель первого паровоза и первой железнодорожной линии общественного пользования.