Страница 159 из 165
Но я оказалась права. По-моему, это у меня наследственное качество, так как мой отец утверждает, что почти никогда не ошибается. В одно прекрасное утро, через неделю после моего приезда, я постучалась в комнату мисс Мэтти, держа на рудах маленький сверток из фланели. Когда я показала ей, что это такое, она, исполнившись благоговения, попросила меня подать ей с тумбочки очки и стала рассматривать крохотное существо с нежным любопытством, словно дивясь его миниатюрному совершенству. Весь день она не могла оправиться от изумления, ходила на цыпочках и была очень молчалива. Но она тихонько поднялась наверх повидать Марту, и обе она поплакали от радости, а потом мисс Мэтти начала поздравлять Джема и, запутавшись, не знала, как кончить, но тут ее спас звонок в лавке, что принесло не меньшее облегчение и застенчивому, гордому, добросердечному Джему, который в ответ на мои поздравления так энергично потряс мне руку, что, по-моему, она и сейчас еще побаливает.
Пока Марта оставалась в постели, у меня было множество хлопот. Я ухаживала за мисс Мэтти и готовила ей еду. Я подвела итоги в ее счетной книге и проверила состояние жестяных ящичков и стеклянных ваз. Кроме того, я иногда помогала ей в лавке и очень забавлялась, а иногда и тревожилась, наблюдая ее манеру торговать. Если ребенок просил унцию миндальных конфет (а четыре большие конфеты того сорта, который держала мисс Мэтти, весили именно столько), она всегда добавляла еще одну — «для довеска», по ее выражению, хотя весы и так показывали больше унции. Когда же я пробовала возражать, она отвечала: «Эти крошки так их любят!» И не было никакого смысла растолковывать ей, что пятая конфета, весившая четверть унции, превращала такую продажу в прямой убыток для ее кармана. А потому я припомнила историю с зеленым чаем и оперила мою стрелу на ее же собственный манер. Я объяснила ей, как тяжелы для желудка миндальные конфеты и как могут разболеться детишки, если съедят их слишком много. Этот довод не пропал втуне, и с этих пор вместо пятой конфеты она сыпала в их подставленные ладошки мятные или имбирные леденцы, дабы предотвратить опасность, которой была чревата их покупка. Разумеется, торговля леденцами, ведущаяся на такой основе, не обещала быть прибыльной, однако я была очень довольна, убедившись, что от продажи чая мисс Мэтти выручила за год больше двадцати фунтов. К тому же, свыкнувшись со своим новым занятием, она даже начала находить в нем удовольствие, так как благодаря ему у нее завязались дружеские отношения со многими окрестными жителями. Она всегда отпускала им чай полным весом, а они, в свою очередь, приносили «дочке покойного священника» маленькие домашние подарки — головку сливочного сыра, пяток свежих яиц, корзиночку только что поспевших ягод, букетик цветов. Она сказала мне, что порой эти подношения занимали весь прилавок.
Что же касается Крэнфорда вообще, то дела там шли, как обычно. Джеймисоновско-хоггинсовская междоусобица все еще была в полном разгаре, если только существуют междоусобицы, в которых рьяно участвует лишь одна сторона. Мистер и миссис Хоггинс были очень счастливы и, как большинство счастливых людей, предпочли бы вражде дружеские отношения. Более того, миссис Хоггинс, памятуя о прошлой их близости, искренне желала вернуть себе расположение миссис Джеймисон. Но миссис Джеймисон самое их счастье считала оскорблением для фамилии Гленмайр, к которой она все еще имела честь принадлежать, и упрямо отвергала все попытки к примирению. Мистер Муллинер, как верный член клана, усердно поддерживал свою госпожу. Завидев на улице мистера или миссис Хоггинс, он тут же шествовал на другую сторону и предавался созерцанию окружающей жизни вообще и своей дороги в частности, пока предмет его вражды не оставался позади. Мисс Пул развлекалась тем, что прикидывала, как миссис Джеймисон выйдет из положения, если она сама, мистер Муллинер или кто-нибудь еще из се домашних вдруг заболеет — вряд ли у нее хватит духа позвать мистера Хоггинса, после того как она обошлась с ними подобным образом. Мисс Пул просто не терпелось, чтобы с миссис Джеймисон или ее домочадцами приключилась болезнь либо они себе что-нибудь повредили, ибо тогда Крэнфорд наконец узнал бы, как разрешит миссис Джеймисон это затруднение.
Марта начала подниматься с постели, и я уже назначила день своего отъезда, но тут как-то под вечер, когда я сидела с мисс Мэтти в ее уютной лавочке (погода, помнится, была намного холоднее, чем в мае три недели назад, а потому мы топили камин и держали дверь плотно закрытой), мы увидели, что мимо окна медленно прошел незнакомый джентльмен и остановился перед дверью, словно отыскивая глазами вывеску, которую мы так тщательно спрятали. Он достал лорнет и несколько раз оглядел дверь, пока наконец не обнаружил дощечку. Затем он вошел в лавку. И тут мне внезапно пришло в голову, что это сам ага! Ведь в покрое его костюма проглядывало что-то иностранное, а лицо покрывал такой густой загар, словно он много лет провел под палящими лучами солнца. Его смуглая кожа резко контрастировала с густыми белоснежными волосами, а всматриваясь во что-то, он странно щурил темные проницательные глаза и морщил щеки. Именно так он посмотрел на мисс Мэтти, когда вошел. Сначала его взгляд остановился на мне, но тотчас скользнул на мисс Мэтти, и его глаза сощурились так, как я только что описала. Мисс Мэтти слегка растерялась и взволновалась, но так бывало всегда, когда в ее лавку заходил мужчина. Она опасалась, что он вознамерится расплатиться банкнотой или в лучшем случае совереном и ей придется подсчитывать сдачу, чего она терпеть не могла. Однако этот покупатель продолжал стоять перед ней, ничего не спрашивал и только глядел на нее, барабаня пальцами по столу, совсем так, как когда-то мисс Дженкинс. Мисс Мэтти (как она после мне рассказывала) совсем уж собралась спросить, что ему угодно, но тут незнакомец внезапно повернулся ко мне:
— Вас ведь зовут Мэри Смит?
— Да, — ответила я.
Если у меня и были сомнения в том, кто он такой, теперь они рассеялись, но я не представляла себе, что он скажет или сделает дальше и как мисс Мэтти перенесет радостную неожиданность, когда, он ей откроется. По-видимому, он тоже не знал, как приступить к делу, потому что начал вдруг оглядываться, словно решил купить что-нибудь и оттянуть время. Его взгляд остановился на миндальных конфетах, и он смело попросил фунт «вот этих штучек». Вряд ли у мисс Мэтти нашелся бы целый фунт миндальных конфет, но, кроме необычной грандиозности этой покупки, ее огорчила мысль о несварении желудка, которое должно было неминуемо последовать за поглощением их в таком количестве. Она взглянула на него, собираясь возразить. И нежность, смягчившая, его лицо, нашла нежданный отклик в ее сердце. Она сказала:
— Это же… ах, сэр, неужели вы Питер? — и вся задрожала.
Во мгновение ока он очутился позади стола и обнял, ее, а она всхлипывала без слез, как плачут люди в старости. Я принесла ей рюмочку вина — она так побледнела, что встревожилась не только я, но и мистер Питер. Но все время повторял:
— Я напугал тебя, Мэтти, напугал тебя, моя девочка.
Я сказала, что ей следует пойти в гостиную и прилечь там на кушетке. Она вопросительно посмотрела на брата, чью руку продолжала крепко сжимать, даже когда почти лишилась чувств. Он заверил ее, что не расстанется с ней и она позволила ему увести себя наверх.
Я решила, что мне следует сбегать на кухню поставить чайник на огонь, чтобы можно было выпить чаю пораньше; а затем остаться в лавке и не мешать брату и сестре — ведь, несомненно, им нужно будет поведать друг другу очень многое. Кроме того, я должна была сообщить эту новость Марте, которая так расплакалась, что и я еле удержалась от слез. Между всхлипываниями она спрашивала: а уверена ли я, что это действительно брат мисс Мэтти? Ведь я говорю, будто он совсем седой, а она столько раз слышала, что он очень красивый молодой джентльмен. Такое же недоумение, по-видимому, мучило за чаем и мисс Мэтти, которую мы усадили в покойное кресло напротив мистера Дженкинса, так, чтобы она могла вдоволь на него наглядеться. Она почти не пила чая, а только смотрела, о еде же не могло быть и речи.