Скучные люди

Впрочем, когда блаженный достигает такой смелости, он переходит уже в другой разряд; его называют тогда веселым наглецом, малым с надежной внутренней опорой или малым без застенчивости. Ноздрев был именно таким малым; всякому известно, что Ноздрев был господин также веселого нрава.

Узнав вас на улице, или, все равно, где бы то ни было, весельчак-наглец считает самою обыкновенною вещью подобраться к вам сзади, зажмурить вам глаза обеими ладонями и потребовать, чтобы вы непременно догадались, кто стоит за вашей спиною. Все ради той же шутки, он нахлобучивает вам шляпу на глаза, ни с того, ни с сего хлопает вас по животу, ставит вам подножки, отдергивает стул, на который вы готовитесь сесть, и т. д. Самые невинные из них те, которые говорят вам: ты после первого знакомства и величают вас генералом, полковником и капитаном, когда не думали вы даже служить в военной службе.

Вы воспитывались в публичном заведении; у вас было тогда множество товарищей; но этому прошло без малого двадцать лет, и вы перезабыли большую часть из них. Неожиданно под самым вашим носом раздается дребезжащий хохот, тяжелая ладонь шлепает вас по спине, и совсем незнакомый человек вскрикивает: "Ах ты, черт тебя возьми! совсем было не узнал!... Ха! ха! ха!... Эк каким чертом разнесло его!" – "Милостивый государь..." бормочете вы в недоумении. – "Как, разве ты не знаешь меня!... Неужто? Врешь!... Я, Желваков-то! Желваков! Петя Желваков! Ха, ха, ха!... Неужто не помнишь!..." Вы вспоминаете, что, действительно, был с вами в школе какой-то Желваков, но и тогда еще, помнится, не существовало между вами особенной дружбы. Вы тонко стараетесь внушить ему эту мысль; но Желваков ничего не слушает; он бьет вас по плечу, вертит во все стороны, осыпает глупейшими вопросами, припоминает учителей, сторожа, нос начальника, словом, такие вещи, которые тогда еще наводили на вас нестерпимую скуку.

К той же категории причисляются все роды фарсёров[3], людей, которые внезапно останавливают вас и говорят:

– Что с тобою?

– Ничего...

– Быть не может!...

– А что?...

– Помилуй, ты бледен, как полотно!... Ты сам на себя не похож!

Вами овладевает беспокойство; но фарсёр сохраняет всю свою серьезность и продолжает уверять, что вы больны, что лицо ваше обращает на себя всеобщее внимание... Он доволен тогда только, когда лицо ваше, действительно, бледнеет от смущения и внутренней тревоги. Фарсёр умышленно толкает вас на улице, и говорит, прикидываясь раздраженным:

– Милостивый государь, нельзя ли быть осторожнее! Что это как вы толкаетесь!...

Или подходит к вам с озабоченным видом: – Вы не знаете новость?.. очень печальная новость...

– Что такое?

– Вы кажется хорошо знакомы с Б***?

– Да... А что, разве что случилось?

– Да; жена его умирает...

Вы бежите к Б***, спрашиваете; на вас смотрят, как на помешанного и не понимают, что вы хотите сказать. Жена Б*** не думает даже быть больною. И т. д.

К разряду наглецов принадлежат также лица, которые, не быв с вами знакомы, стараются заговаривать на гуляньях, в театре, в публичной карете. Тип фразы, с какой обыкновенно подступают они, следующий:

– Извините, милостивый государь, но кажется я уже имел удовольствие где-то вас видеть?...

Затем, безостановочно следуют самые бесцеремонные расспросы о вашей службе, летах, состоянии, и проч. Вы едете в вагоне железной дороги; сосед спрашивает у вас огня; вы извиняетесь, говорите, что не взяли с собою спичек. При этом, в стороне раздается хриплый смех, высовывается лицо с нагло мигающими глазами и самодовольный голос произносит: "Как же вы, такой молодой человек, и у вас нет огня!..." Смело бейтесь об заклад, что это наглец первого разбора!

Несправедливо было бы, однако ж, называть таким именем всех незнакомых лиц, которые пристают и заговаривают. Возьмите в соображение, что душа невольно иногда настраивается к сообщительности; в таком расположении, самое робкое, скромное существо не утерпит, чтобы не взглянуть искоса на соседа и не сказать ему: "Ужас, как холодно... какой резкий ветер!..."

Такой господин может оказаться иногда очень приятным собеседником.

Совсем иное дело лица, у которых сообщительность является главною, постоянною потребностью, которыми, при виде незнакомого человека, тотчас же овладевает беспокойство и мучительное, неодолимое желание вступить в объяснение, войти в дружбу и раскрыть свои мысли и чувства.

Сообщительность, достигающая степени зуда и чесотки, принимает обыкновенно самую мягкую, нежную, любезную форму; особы, одержимые этим зудом, становятся тем скучнее и несноснее, чем больше высказывают любезности в обращении с вами. В семействе скучных людей, они известны под именем: любезников.

Хуже всего то в любезнике, что вы решительно против него обезоружены.

Вы терпите в его обществе невыносимую пытку, чувствуете, что ставит он вас поминутно в глупое, фальшивое положенье, и, при всем том, никак не можете отвязаться! Есть ли возможность грубо обойтись с человеком, который так приветлив, внимателен, предупредителен и любезен!?...

Начинается с того обыкновенно, что куда бы вы ни обернулись, вы видите перед собою пару глаз, которые всюду следят за вами и мягко, нежно на вас устремляются; потом, глаза на мгновение переходят к вашему соседу и господин (обладатель глаз) просит с утонченнейшею деликатностию вашего соседа уступить ему свое место. Вы хотите поправить подушку, поднять раму, – незнакомец предупреждает малейшее ваше желание; после того, он начинает ласково мигать, вертится на месте, крутит головою и вдруг, с неописанною нежностию во взоре, к вам обращается:

– Извините меня, милостивый государь, говорит он, тая от умиления: – но вы, кажется, знакомы с Л*?...

– Да, знаком...

– Какие это милые люди... особенно она... не правда ли?... впрочем, и он также!... Очень, очень милые люди! (незнакомец при этом весь как-то изгибается) И давно вы с ними знакомы?

– Да...

– Я также.... удивительно, как мы с вами до сих пор там не встретились!... Мы часто, очень, очень часто говорим об вас... мне всегда хотелось с вами встретиться... я давно искал случая... давно! давно!... (тут голос незнакомца умягчается и услащается до степени меда). Я так много уже слышал о вас... Позвольте мне иметь честь вам представиться...

Незнакомец окончательно расплывается от восхищения; он жадно, хотя нежно, схватывает вашу руку и приступает к выгрузке своих чувств и мыслей.

Другой вариант:

После предварительного приступа, описанного выше, любезник начинает таким образом:

– Превосходнейшее время!... Очень, очень хорошее время!... Как приятно ехать в такую погоду... Нам, кажется, по дороге?...

– Я на Крестовский...

– А я в Новую деревню... Так верно на дачу?

– Да.

– Я также.... Нельзя, знаете: в городе душно, пыльно... к тому же: семейство!... больше, знаете, для детей... вы также верно женаты?

– Нет.

– А я, так вот скоро уже десять лет женат; имею даже трех малюток: сын и две дочери... позвольте узнать, с кем имею честь?...

Вы называете фамилию, которая вовсе неизвестна; но любезнику она как будто знакома; она знал того-то, знал такую-то, носивших такое имя. Он выказывает душевное сожаление, что судьба, так сказать, лишает его счастия продолжать путь с таким милым, любезным, приятным соседом; но он надеется... надеется, что... гм! гм!... и просит убедительно о продолжении знакомства.

И точно: с этой поездки, между ним и вами заключается какая-то неразрывная связь; где бы вы ни встретились, – он посылает вам приветливый поклон, осведомляется о вашем здоровье; и это продолжается целые годы, – иногда всю вашу жизнь, – разве вы перестанете кланяться; но на это вы не решитесь, потому что, за что же, наконец, отвечать грубостию на его учтивость и любезность?

Вот уже скоро десять лет, как один из наших литераторов раскланивается и жмет руку господину, которого не знает фамилии, не знает даже кто он и откуда. Ехал он раз в омнибусе на дачу; на коленях его лежал сверток бумаг. Рядом с ним помещается господин, который попадался ему раза два на улице, но о котором не имел он малейшего понятия. Едва тронулся омнибус, незнакомец умильно прищурил глаза, ласково провел ладонью по свертку, находившемуся на коленях литератора, – и произнес вопросительно заискивающим голосом: – "литературное что-нибудь?..." Литератор сказал, что это чистая бумага, – думал отделаться; но незнакомец этим не удовольствовался; он наговорил литератору тысячу самых незаслуженных комплиментов, распространился во всеуслышание о трудах его; и с тех пор, всюду его преследует; осведомляется о том, что он пишет и скоро ли думает подарить читателей (страстных поклонников его таланта!) – новым произведением... Это собственные слова незнакомца.