На нашей улице

Ирина Соляная

На нашей улице

ПОДЕРЖИ МОИ ЧАСЫ

Валя не любила лета, но боялась в этом признаться. Школьник должен любить каникулы! Но что делать, когда нечего делать?

Старое здание поселковой школы на лето закрывалось. Малыши уезжали в пионерские лагеря или к бабушкам и дедушкам, старшие ребята готовились к вступительным экзаменам в институты. Улицы пустели.

Вале нечем было себя занять. Бабушки в деревне у неё не было, из пионерского возраста Валя выросла, задание на лето из музыкальной школы выучила ещё в конце мая. Оставались дедова библиотека, сонная жара и длинные скучные вечера, которые Валя заполняла поливом грядок и прополкой цветника.

– Валя, пошли на киноплощадку на Станкевича вечером! Там классно! – как-то раз просительно улыбнулась её подруга Зоя.

– Так кино же с прошлого года не крутят, – возразила ей Валя. – Что там делать-то?

– Приходят девчонки с соседней улицы. А мальчишки на гитаре играют, поют… Весело! Ну пойдём, а? Меня же одну родители не пустят…

– Ну и что за мальчишки-то? Мелочь, небось, пузатая…

Валя согласилась, а мама посмотрела выразительно: мол, ну ладно, только без глупостей.

Нет, на площадку ходила вовсе не мелочь. Двое из техникума, один из СПТУ, который в народе презрительно прозвали «Дрыгалями», несколько старшеклассников и даже одноклассник спортсмен – Сашка Яцкин по кличке Яцык. Всё в рубашках, джинсах – в общем, при параде. Девочки в платьях, на волосах ободки, обшитые бархатом. Чинно сидят на скамейках.

Пэтэушник Стас курит, картинно пуская дымок.

Валя сказала громко:

– Вот из-за этой сигаретки мать больше не пустит меня на площадку! Волосы эту вонь знаете, как впитывают!

От этой неожиданной нападки Стас стушевался и сигаретку погасил. Исподлобья посмотрел на незнакомую девушку: ничего так… Платье в горошек ладно сидит на стройной фигуре, длинная рыжая коса перевита чёрной школьной лентой… Стас, чтобы скрыть смущение, взял гитару и стал наигрывать какой-то мотив. Потом гитара пошла по кругу. Плохо настроенная, со слабо натянутыми струнами, она дребезжала, выдавая нехитрые комбинации из трёх блатных аккордов. Играли всякую дрянную дворовую музычку., которую потом назовут шансоном. Только Стас, чтобы реабилитироваться в глазах девчонок, спел «Скалолазку», чудовищно сокращая и коверкая текст.

Так вечерами Валя и Зоя стали ходить на киноплощадку. Сначала робко сидели на скамеечке, потом пообвыклись. Ребята болтали о том о сём, смеялись, грызли семечки, иногда пекли в углях старую, лежалую картошку из погребов и лакомились ею, пачкая пальцы и губы сажей. Неизменная спутница их вечеров – шестиструнка перекочевала в руки Вали. Много ли труда нужно пианистке, чтобы три аккорда освоить! Простой инструмент, это вам не фортепиано… Валя настроила её, подтянула струны. Неожиданно низким голосом стала петь Матвееву, Кукина и даже Макаревича. Все внимательно слушали, но не подпевали: авторов этих никто не знал. Иногда Валя пела песни собственного сочинения. Её стихи печатали в районной газете.

Она чувствовала себя центром внимания и объектом восхищения. Несколько раз её проводил до дома светловолосый пэтэушник Стас, который был так себе ухажёр. Понимая типичный мезальянс, Валя все равно испытывала гордость. Стас плёлся следом, неся на плече гитару и пряча сигаретку в кулаке. Вздыхал, как и положено кавалеру, а у Вали замирало сердце. На их девчачьем языке это называлось «страдать» и «ходить».

– Ну что он, страдает? – с надеждой в голосе спрашивала Зойка, которая очень любила мелодрамы.

– Ну… – неопределённо улыбалась Валя и загадочно замолкала.

– Вы ходите?

– Нет пока, – увереннее отвечала Валя, прекрасно понимая, что лучше оставаться в образе недоступной девушки.

– Правильно, – одобряла её подруга. – Не поддавайся, пускай пострадает!

И всё было хорошо этим летом: киноплощадка без киномеханика и его скучных фильмов про освоение Арктики, зелёные калачики птичьей гречихи, соловьиные трели в зарослях тёрна и даже прохладный ветер с реки… Белая рубашка Стаса, мелькавшая в темноте улицы то сбоку, то позади Вали, алая лента на грифе его гитары, которая появилась совсем недавно и многозначительно намекала на любовь-морковь…

Всё было хорошо, пока однажды Яцык не принёс волейбольную сетку и мяч.

Валя увидела эти орудия пионерских, а потом и комсомольских пыток и мысленно издала стон. Она помнила ненавистные уроки физкультуры.

– Аксененко, привались к стене, не отсвечивай, – инструктировал Валю бессменный школьный капитан Яцык. – Тогда и по балде мячом не прилетит, и вабче…

Что «вабче», было непонятно, но Валя старательно приваливалась к стене и не отсвечивала, ощущая себя жалким ничтожеством, ошибкой мироздания. Иногда отбивала прилетавший мяч, но невпопад. На этих уроках одноклассники забывали о том, что Валя играет на пианино Шопена и Брамса и лучше всех пишет сочинения. Они посмеивались над её неловкой фигурой в синих ситцевых шортах и белой застиранной футболке с эмблемой «Зенита». В общем, это была уже не Валя, а бракованное изделие советского производства краснощёких и всегда готовых к труду и обороне комсомольцев.

В конце концов Валя прочно обосновалась на боковой скамейке и добровольно взяла на себя обязанность охранять часы одноклассников. С десяток привычных механических и недавно вошедших в моду электронных часов на дерматиновых ремешках или металлических браслетах она раскладывала на скамейке рядом с собой и следила, чтобы их не достал коварный мяч.

Учитель физкультуры с Валей не спорил, вздыхал и ставил тройку, единственную в её школьном табеле…

Неужели и летом, вне школы, ей предстояло пережить это унижение?

 Валя смотрела на свою новую компанию, удивляясь тому, какая весёлая суета охватила всех. Сброшенные мальчишеские рубашки были развешены на кустах тёрна, между тополями натянули сетку, стали рассчитываться на команды.

Валя села на скамейку. Внутри всё сжималось от первобытного ужаса.

– А ты? – спросил Стас, улыбаясь белозубо и призывно.

– Да не лезь ты к Аксененко, – с неожиданным презрением сказал Яцык, словно так и ждал момента, чтобы унизить Валю, и, скривив рот, произнёс: – «Зенит – точка небесной сферы, расположенная над головой наблюдателя…»

Валя сглотнула комок подступившей обиды и ничего не ответила. Стас не понял шутки и только хлопал своими большими глазами.

– Валя играет на пианино, ей пальцы надо беречь, – заступилась Зоя.

– Тогда подержи мои часы, – улыбнулся Стас, снял свои новенькие электронные часы и протянул их Вале.

Его позвали, и он сразу потерял интерес к девушке. В предвкушении игры уже слышались смешки и взаимные подначки.

После первой же партии Валя ушла. На этот раз ее никто не провожал. Стас смущённо оглянулся на удаляющуюся в сумерках фигурку, но снова встал на подачу.

 С этого вечера всё изменилось. Как только набиралось игроков на две команды, песни прекращались, а парни и девушки занимали свои места у сетки. Они уже не надевали нарядные платья и рубашки, а являлись в поношенных спортивных трико и футболках. Только Валя неизменно приходила в любимом платье в горошек и стерегла часы Стаса.

Поначалу её приглашали присоединиться к игре, а потом просто перестали замечать. Она уныло перебирала струны гитары, но песни были никому не нужны. Вскоре Вале надоело сидеть в сторонке, и она пропустила несколько вечеров.

Когда она пришла снова, одна из девочек, Маринка, спросила:

– Ты болела, что ли? Ой, а тут так весело было!

Дальше шёл сумбурный рассказ о том, как один подал, а второй отбил, а девчонки наконец-то научились ставить блок, а то все проигрывали с первой подачи, а вчера дождик был, и никто не играл…

Все как-то по-особенному сдружились, в компании ребят даже появились новые прозвища. Яцыка стали звать Подавалой за то, что ему особенно удавались подачи, а Мишу – Калечкой, потому что неловким ударом мяча ему повредили связку. Калечка сидел, раненый и обмотанный прорезиненным бинтом, рядом с Валей и болел за свою команду.