Бездна кошмара

53. свобода

Был, да...

Я посмотрел на старушку, которая упражнялась создавать взмахом руки ледяные статуи, и печально вздохнул. В своём новом теле я обрёл потрясающий нюх. Я чувствовал запахи гор, ветра, города, свалки, отходов, полей и лесов далеко за границей горизонта. Я мог вычленить каждый из дюжины цветов (ромашку, акацию, розу) смесь нектаров которые жрицы храма использовали в качестве благовоний, и многое другое.

Я чувствовал запах Пирайи.

От неё разило старостью.

И смертью.

Ей было за восемьдесят, и её окружало примитивное общество, в котором имелись только зачатки медицины. Ей оставалось совсем недолго. Иные приступы кашля продолжались с ней минутами. И самое страшное, что я не мог ничего поделать, чтобы ей помочь. Магия была бессильная перед временем.

Сонными глазами я смотрел на старушку, понимая, что вижу её в последний раз...

Я старался оттянуть момент вековечной разлук и боролся против дрёмы, но это было бессмысленно. Мне было отведено строго определённое время. Своими потугами я напоминал бабочку, которая противиться наступлению заката, пытаясь приподнять солнце на своих крылышках.

Вот я силюсь, барахтаюсь среди золотистого воздуха и наконец понимал, что всё. Роковой день настал.

Белоснежные пики ещё не успели вспыхнуть на рассвете, как я уже знал, что всё закончится именно сегодня. Когда солнечный диск сойдёт за бескрайние поля на другом конце горизонта, я уйду, и в моём теле проснутся Крылья Света. Прошу прощения: «Золотые Крылья». Сам придумал, сам забыл.

Я рассматривал горные шапки через арку, образованную двумя колоннами, и размышлял. Когда на ступеньках показалась Пирайя, я дождался, когда она подойдёт, и сказал:

— Пирайя... Ты верно служила мне все эти годы...

Она подумала. Кивнула.

— ...Есть ли у тебя какое-нибудь желание? Только скажи, и я обещаю тебе его исполнить.

На лицо старушки опустилась тень удивления.

Обыкновенно, на такие предложения принято отказывать, после чего предлагающему приходится снова и снова убежать принять свою благосклонность, но зная Пирайю...

Старушка сложила руки и серьёзно задумалась. Затем, немного помявшись, вытянула руку и показала два пальцы, как бы спрашивая: а можно два желания?..

...С ней таких проблем не будет.

Я кивнул: можно, разумеется можно. Тогда Пирайя показала три пальца. Затем четыре, пять... На шестом пальце я неуверенно покачал головой, и старушка надула щёки. Прошу прощения... Будь на то моя воля, я бы выполнил хоть сотню желаний, но у нас оставалось совсем немного времени, а потому следовало знать определённую меру.

И так, в чём же состояла просьба Пирайи? Помявшись некоторое время, старушка показала пальцем в небо.

Ах... Вот как. Не вопрос. Я схватил её своей стальной лапой, осторожно, чтобы не раздавить, как хватают маленьких птичек, и махнул крыльями. Пирайя на секунду зажмурилась от порыва яростного ветра; когда же её веки приоткрылись, в них протянулся безграничный небосвод.

Старушка приоткрыла губы и стала заворожённо разглядывать медленно проплывающие вокруг нас завитки облаков.

Мы летели над горной грядой, над городом, над золотистым полем; летели до тех пор, пока маленькое тельце в моих когтях не стало брыкаться. Тогда я пошёл на снижение и спустился на платформу. Пирайя освободилась и, покачиваясь, упала на колени. Лицо её было серым, обескровленным, но глаза горели, как алмазы.

Отдышавшись, она приподнялась, отряхнулась и снова показала пальцем в небо. Мы взлетели опять. А затем ещё раз. И ещё.

Пирайя была неугомонна; её как будто тянуло в небеса. Она казалась ребёнком, который получил полный карт-бланш в парке аттракционов и теперь старался уморить себя на американских горках.

После нашего четвёртого полёта я заволновался, как бы с Пирайей не случилось ничего дурного. Моя лапа была далеко не самым приятным сидением, да и сама она была уже немолодой. Мне бы совсем не хотелось, чтобы её сердце остановилось прямо у меня на глазах. К тому же, заметил я, поглядывая на солнце, которое достигло своего зенита, если мы и дальше продолжим просто летать, у нас не останется времени на другие желания.

Я сказал об этом Пирайе. Она удивилась и показала мне свою руку с растопыренными пальцами, а затем один за другим опустила четыре из них. И тогда я понял: это и были её желание. Летать, снова и снова, и больше ничего.

Я удивился и спросил Пирайю, разве она не хочет ничего кроме этой мимолётной вспышки синевы? Ответ был категоричным: нет.

Власти у неё было в избытке — она помазала трёх королей Парнаса. Простые жители царства падали перед ней ниц. У неё было золото, меха, скот, влияние и собственная сила в лице волшебства. Единственное, чего у неё не было, и чего ей действительно хотелось, это свободы...

Пирайя опустила голову и рассказала, что среди всех её воспоминаний яснее всего выделяется минута, которую она провела в качестве жертвы. Временами, стоит ей прикрыть глаза, и она снова чувствует, как верёвки, — завязанные хорошо, по-хозяйски, узлами, которыми вяжут животных, — вонзаются ей в кожу, и она, безвольная, стоит у деревянного столба.

Какой ужас охватывает её в эти мгновения! Какой гнев и какое мучение... Иные люди могут провести в тюрьме всю свою жизнь; иным же хватает секунды заточения, чтобы всеми фибрами души возненавидеть судьбу невольника.

И, как следствие, полюбить свободу.

Привязанная, Пирай смотрела в небо, на белых птиц, которые кружили под голубою бездной, и сгорала от зависти.

А потом спустились Великие Крылья, схватили её и подняли ввысь, к этим самым птицам. Полёт их был мимолётным, и тем не менее острым осколком засел в глубинах её сердца.

Пирайя кончила рассказ, вздохнула, стала кашлять. Она кашляла долго и болезненно, а затем снова, слабым жестом, показала в небеса.

Я не мог ей отказать; я схватил её, устремился в небесную высь и стал летать, летать, летать... Даже когда небо запеклось, и землю накрыла тень, я продолжал резвиться среди гор до тех пор, пока дыхание моей подопечной не стало ровным и безмятежным.

Тогда, опустившись на платформу, я положил потерявшую сознание Пирайю на песок и шагнул назад.

Разбудить её? Попрощаться?

Нет...

Я никогда не любил прощаний. Они всегда навевают уныние и кажутся неловкими и бесконечными. Прощаются только люди, напрочь лишённые чувства вкуса. Я не испытывал данного недуга, а потому бросил на спящий комочек последний взгляд и скрылся в потёмках своей пещеры...