Бездна кошмара

46. смотрят

Помявшись, я всё же отказал Пирайе. На мгновение старушка сделала грустные глаза, которые чуть не растопили моё сердце, а затем недовольно стукнула тросточкой о полированный камень.

После этого Пирайя приказала принести мне ещё нескольких упитанных быков — подкрепиться на дорожку, что я и сделал с великим удовольствием; затем я попрощался, расправил крылья и, поднимая ветер, от которого скрученные серые волосы старушки завихрились, точно шевелюра ивы, устремился в небесную высь.

Мой путь лежал на север...

...К сожалению, определить, где конкретно находится север было проблематично. Казалось бы, нужно просто лететь в сторону горной гряды, но это проще сказать, чем сделать. Заплутать в небесах едва ли не проще, чем на земле, особенно когда снизу тянутся однообразные каменистые горы, которые уже через пару минут начинают сливаться в сплошной серо-зелёный параллакс.

После некоторых размышлений, я придумал использовать для ориентации на местности свой компас. Во втором режиме он показывал в сторону трещины. Следовательно, мне просто нужно было лететь в обратном от неё направлении.

Лишь бы по дороге не встретился ни один другой портал.

Снизу бежали горы, а вокруг тянулись непоколебимые голубые выси. Я никогда не любил водить машину, и, если бы не отчуждённость моего деревенского существования, с удовольствием использовал бы общественный транспорт. Меня он, в отличие от Тани, которая и пяти секунд не в состоянии усидеть на одном месте, совсем не утомляет. А потому и полёт, несмотря на свою монотонность, показался мне приятным; я просто скользил по небесной реке, не прилагая ни малейших усилий, а снизу в это время разворачивалось живописное высокогорье.

Довольно скоро я понял, что, несмотря на всю стремительность моих крыльев, путешествие обещало быть долгим; горы казались бесконечными; сколько же месяцев... Нет, сколько лет в своё время предки Пирайи пробирались через этот каменный лабиринт?..

Я летел днём и ночью, и всё не видел ему ни конца, ни края.

Время от времени я ловил птиц; если моё тело одолевала усталость, а в крыльях появлялась немота, я высматривал горную долину, ложился пузом на травянистый ковёр и отдыхал.

Так проходили дни. Солнце кружило у меня над головой. Как-то раз, вечером, когда весь мир казался отражением самого себя в янтарной капельке, я уже выискивал очередное пристанище, как вдруг странное ощущение охватило мою душу.

Я прищурился.

Что это было за чувство?

Казалось, на меня кто-то смотрит...

Я сощурился и стал пристально разглядывать горы; вскоре мой зоркий взгляд обратился на белку, которая сидел в листве дерева, цепляющегося своими корнями за самый край горной тропинки.

Между нами было несколько сотен метров, и тем не менее я видел каждую волосинку на теле мохнатого создания.

Белка смотрела прямо на меня. В этом не было ничего необычного — просто испуганный зверёк заметил огромную чешуйчатую птицу.

Маленькие чёрные глазки повторяли траекторию моего полёта до тех пор, пока я не скрылся за горной вершиной.

Я уже было полетел дальше, как вдруг странное ощущение вернулось. В этот раз за мной следила чайка, которая сидела на скрюченной коряге. А вместе с ней — сойка и ещё стайка воробьёв, которые, точно листья, усеивали веточки куста.

Все эти создания смотрели на меня не отрываясь, и с каждой секундой их становилось всё больше и больше. Дюжины и дюжины мохнатых и пернатых голов обращались в мою сторону.

Что происходит?

Не успел я прийти в себя, как вся земля, казалось, превратилась в один огромный, пристально наблюдающий за мною глаз.

У меня возникло ощущение, будто моё сердце схватила огромная ледяная рука.

Волнение острой бритвой упиралось в мой затылок. Это и есть тот самый «вечный хлад»? Нет, не похоже... Но тогда что здесь происходит? Что или... Кто?

Неуютное ощущение стремительно нарастало; уже даже черви начинали вырывать себя из земли, только чтобы посмотреть на меня, как вдруг... Всё прекратилось.

Звери опустили головы и вновь стали заниматься своими делами. Белки полезли в свои дупла, воробьи стали прыгать с ветки на ветку, а аисты, наклонив головы, начали высматривать в горных долинах мохнатые спины полевых крыс.

На меня больше никто не смотрел. По крайней мере пристально и в таком количестве, чтобы это казалось странным и пугающим.

И тем не менее тревога ещё долгое время эхом ударялась о стенки моего сердца; здесь что-то было не так, что-то совсем не так, и когда я в следующий раз прилёг на горный ковёр, я уже не чувствовал себя в безопасности, но постоянно смотрел по сторонам...

В этом неприятном ощущении тревоги мой полёт продолжался ещё неделю.

Шапки на горных вершинах становились всё более пухлыми; в какой-то момент они наводнили прежде зелёные низины, и мир превратился в царство ослепительной белизны.

Из-за плотной ледяной коры горные тропы теперь напоминали лабиринты с кривыми зеркалами.

С каждым километром температура падала на долю градуса; в какой-то момент на моих крыльях стали прорастать венки голубоватого инея. Слюна, которая время от времени вытекала из моей пасти, немедленно замерзала, со свистом пикируя в белую бездну.

А потом горная гряда закончилась, и снизу побежала сплошная белая пустыня. Небо стало пасмурным. Линия горизонта сделалась такой размытой, что различить, где небо, а где земля было почти невозможно.

Так продолжалось ещё несколько дней. Белоснежное поле тянулось без конца и края. Казалось, я вылетел за пределы материального мира, свалился с краешка абзаца в пространство белого листа, на которое смотрят писатели, когда пытаются придумать, что писать дальше.

Наконец я приземлился на заснеженную землю и, щурясь, уставился на горизонт. Куда ни посмотри — направо, налево, назад и вперёд —простиралась сплошная белизна. От неё кружилась голова. Стоило только повернуться, и становилось совершенно непонятно, куда ты смотрел до того.