Мангазейский подьячий

Глава 51

Царь государь Василий Федорович.

Причем «царь государь» здесь — не смешная присказка из сказок, а вполне серьезное и официальное обращение. Никаких европейских «ваших величеств» и тому подобного, к царю вообще на «ты» можно обращаться. Но, сами понимаете, это не означает, что у нас тут разгул демократии и либерализма — я, как боярин в пояс кланяюсь, а останься подьячим — вообще на коленях бы пришлось стоять, лицом в пол. Да и как боярин, скажем так, сомнительный, я стою у самой двери. В которую, когда царь скажет «Ладно, вали», мне нужно будет пятиться задом. Что, не дай бог, к царю этим самым задом не повернуться. Страшное неуважение! Так что сценка из «Ивана Васильевича», та, в которой после вопля «ВОН!!!» стрельцы разворачиваются и убегают — здесь невозможна. Ну, если стрельцы не решили совершить коллективное самоубийство. Василий Федорович, конечно, не Иван Васильевич — какового тут и не было — но голубиной кротостью не отличается… Хотя, кроме меня и самого царя — ну и замерших у трона двух рынд в белых с серебром кафтанах — в тронном зале есть еще один человек, как раз повернувшийся к царю спиной. Высокий, в расшитом золотом кафтане, этот человек стоит у окна, то ли о чем-то думая, то ли рассматривая что-то во дворе… а, хотя это, похоже, царевич. Ну, ему можно.

Царь государь Василий Федорович, из рода Рюрика, прозванием… впрочем, прозвание его даже мысленно лучше не упоминать. Не самое это успокоительное прозвище, особенно в моей ситуации…

Так вот — царь государь молчит. Может, думает, как со мной поступить, может, гадает, на какой кол меня посадить: простой или позолоченный. На вид царю — я украдкой посматриваю на него искоса, низко склонив голову — где-то лет сорок, узкое лицо, острый подбородок, несколько неожиданно для меня, привыкшего, что до Петра Первого русские цари отличались солидными бородищами — бритый. Зато у царя солидные черные усищи и длинные черные волосы, волнами ниспадающие на плечи. Отчего лично мне он напоминает один известный портрет одного румынского князя… А если вспомнить, что по одной из линий этот самый князь приходится нашему царю родственником — то становится и вовсе неуютно…

На царе — расшитый золотом кафтан, впрочем, золота почти не видно под блеском уральских самоцветов, на кафтан наброшена накидка из серебристых соболей, на голове — Царский Венец.

Когда раньше я слышал про этот Венец, я, само собой, представлял шапку Мономаха. У меня по истории четверка была, я помню, что у русских царей короной служило. А вот фиг тебе, Максимка: Венец на нее вовсе не похож. Хотя… Некоторое сходство, конечно, имеется: полусферический верх, красной ткани — и собственно венец, широким поясом охватывающий голову. Венец усыпан жемчужинами, между которыми посверкивают самоцветы, а надо лбом, в центре золотого креста, сияет красным цветом рубин. Ну, может и не рубин, я, в конце концов, не ювелир, но что-то сомневаюсь, что царские мастера, изготовившие Венец, станут использовать дешевые подделки…

— Викешка Остеровский.

Я аж вздрогнул. Про меня вспомнили.

— Что с тобой делать, Викешка…

Я промолчал. Это не вопрос, царь государь просто размышляет вслух.

— Последний из рода. Источник ты себе вернул, доступ к нему получил — это хорошо, это ты, конечно, показал себя достойным своих предков и боярского звания…

Я мысленно поморщился. Достойным предков… Помните, я изо всех сил пытался не дать боярыне Морозовой узнать что-то о себе? Думал, что получилось, но потом я понял, что кое-что она обо мне все же поняла. Я ведь ее отпустил, верно? Отпустил человека, который был напрямую причастен к гибели его рода. Это я-то знаю, что Осетровские мне, строго говоря, никто, они — родня Викентия, не меня, но боярыня-то уверена, что моя. Я был должен отомстить. И нет, отмазка: «Она же женщина!» здесь, в мире волшебных Слов, не прокатит. А я ее — отпустил. Кем она меня теперь считает? Беспринципным подонком, которому плевать на семью? С другой стороны — может, это и хорошо. Когда тебя считают подонком — от тебя не ждут благородных поступков, типа того, чтобы ты отважно бросишься спасать кого-то из своих родных, если их похитить и чего-то от тебя потребовать. Подонок и требование-то выполнять не будет. А раз не будет — то и смысла в таком похищении нет.

— Вотчины своей ты лишился…

А вот это — да. Моя родовая вотчина — это Мангазея с окружающими землями, ее царь государь давным-давно зацапцарапал в казну. И назад точно не отдаст.

— Как же ты мне служить будешь, боярин Осетровский?

Я открыл было рот, чтобы начать рассказывать свой бизнес-план про сеть зеркальной связи, как царь государь одной фразой разбил все мои планы, как то самое зеркало:

— Как ты собираешься войско выставлять? Война с Польшей на носу, турки на Черном море безобразят, шведы к Муезерскому морю подходят — а у тебя и одного отряда нет.

Блин. Блин-блин-блин. Блинблинблинблинблинблин. Викентий, поздравляю тебя, ты — идиот. И это не оскорбление, это диагноз. Обрадоваться получению Источника, радоваться тому, что ты теперь боярин — и забыть, что боярин, вообще-то, это гордая и самостоятельная личность, которая может творить, что захочет. Боярин — точно такой же слуга царя, как держальник, обедневший дворянин — слуга боярина. И всеми своими землями боярин владеет постольку, поскольку эта земля дает ему возможность исполнить его основную обязанность — выставление войска в случае войны. И я точно не помню, я боярин еще неопытный, но сдается мне, что есть какой-то минимум воинов, которых боярин должен обучить и снарядить. А какой именно — мне уже глубоко непринципиально. Я и одного воина сейчас не соберу, да и выглядеть такой одинокий воин будет как насмешка. А наш царь государь не любит, когда над ним смеются.

Все остальные обязанности бояр, типа участия в Боярской Думе, управление Разбойным Приказом, организация зеркальной связи — это, строго говоря, не обязанности, а право. Обязанность у боярина только одна — воевать за царя.

— Нет у тебя войска, боярин Осетровский. И земли у тебя нет. И вотчины нет. Один Источник — и всё. Так, может, забрать его у тебя, более достойному отдать?

Негромкие фразы царя государя падали в тишине тронного зала, как гвозди, вбиваемые мне прямо в голову.

Это — всё. Это — конец.