Фараон (ЛП)

‘Я буду оплакивать тебя позже, мой Мем, - пообещал я ему, поднимаясь на ноги, - но сейчас я должен выйти и попытаться еще раз исполнить свою клятву тебе и нашему Египту.’

Это проклятие быть долгожителем: пережить всех тех, кого любишь больше всего.

Остатки наших разбитых легионов были собраны в горловине перевала перед Золотым городом Луксором, где мы держали в страхе голодные орды гиксосов в течение последних тридцати пяти отчаянных дней. В обозрении я вел свою боевую колесницу вдоль их уничтоженных рядов, и, когда они узнали меня, те, кто еще был в состоянии сделать это, пошатываясь, поднялись на ноги. Они наклонились, чтобы поднять своих раненых товарищей и встать вместе с ними в боевой порядок. Затем все они, мужчины, которые все еще были здоровы и сильны вместе с теми, кто был более чем на полпути к своей смерти, подняли свое оружие к рассветному небу и приветствовали меня, когда я проходил мимо.

Послышался ритмичный напев: "Таита! Таита! Таита!’

Я подавил слезы, увидев этих храбрых сынов Египта в таком отчаянном положении. Я заставил себя улыбнуться, рассмеялся и крикнул им в ответ что-то ободряющее, обращаясь к тем стойким людям в толпе, которых я так хорошо знал: "Эй, Осмен! Я знал, что найду тебя все еще в первых рядах.’

‘Не более чем на длину меча позади вас, мой господин!- крикнул он мне в ответ.

- Лотан, ты жадный старый лев. Разве ты уже не вырубил больше, чем положено гиксосским собакам?’

- Да, но только вдвое меньше, чем у Вас, господин Тата.- Лотан был одним из моих любимцев, поэтому я разрешил ему использовать мое любимое имя. Когда я прошел мимо, аплодисменты снова погрузились в ужасную тишину, и они снова опустились на колени и посмотрели вниз на перевал, где, как они знали, легионы гиксосов ждали только полного рассвета, чтобы возобновить свою атаку. Поле битвы вокруг нас было густо усеяно мертвецами многих долгих дней кровавой бойни. Слабый предрассветный ветерок донес до нас зловоние смерти. С каждым вдохом она липла к моему языку и горлу, как масло. Я откашлялся и выплюнул его за борт своей колесницы, но с каждым последующим вздохом он, казалось, становился все сильнее и отвратительнее.

Пожиратели падали уже пировали на грудах трупов, разбросанных вокруг нас. Стервятники и вороны парили над полем на широких крыльях, а затем падали на землю, чтобы сразиться с шакалами и гиенами в визжащей и бьющейся массе, разрывая гниющую человеческую плоть, отрывая от нее куски и клочья и поглощая их целиком. Я почувствовал, как по моей коже поползли мурашки от ужаса, когда я представил себе, что меня ждет тот же конец, когда я, наконец, сдамся клинкам гиксосов.

Я вздрогнул и попытался отогнать эти мысли, когда крикнул своим капитанам, чтобы они послали своих лучников вперед, чтобы забрать столько стрел из трупов, сколько они смогут найти, чтобы пополнить свои истощенные колчаны.

Затем сквозь какофонию ссорящихся птиц и зверей я услышал звук одинокого барабана, эхом разносящегося по ущелью. Мои люди тоже это слышали. Сержанты выкрикивали приказы, и лучники поспешно возвращались с поля боя со спасенными стрелами. Люди в ожидающих рядах поднялись на ноги и встали плечом к плечу, перекрывая друг друга щитами. Клинки их мечей и наконечники копий были обломаны и затуплены от тяжелого использования, но все же они направляли их на врага. Конечности их луков были перевязаны бечевкой там, где дерево треснуло, и у многих стрел, которые они извлекли с поля боя, не хватало оперения, но они все равно летели достаточно точно, чтобы делать свое дело в упор. Мои люди были ветеранами и знали все приемы, чтобы извлечь максимум пользы из поврежденного оружия и снаряжения.

В дальнем устье перевала из предрассветного сумрака стали появляться вражеские массы. Сначала их строй казался уменьшенным расстоянием и ранним светом, но они быстро увеличивались в размерах, продвигаясь вперед, чтобы вступить в бой с нами. Стервятники пронзительно закричали и поднялись в воздух; шакалы и другие падальщики поспешили прочь, не дожидаясь наступления врага. Пол ущелья был со всех сторон заполнен толпами гиксосов, и я уже не в первый раз почувствовал, как мое настроение падает. Казалось, что мы превосходим их числом по крайней мере в три или даже в четыре раза.

Однако, когда они подошли ближе, я увидел, что мы так же жестоко растерзали их в ответ на то, как они обошлись с нами. Большинство из них были ранены, и их раны были перевязаны окровавленными тряпками, как и наши. Некоторые из них ковыляли на костылях, другие шатались и шатались, когда их подгоняли сержанты, большинство из которых держали в руках сыромятные кнуты. Я ликовал, видя, что они вынуждены прибегать к таким крайним мерам, чтобы заставить своих людей держать строй. Я вел свою колесницу вдоль переднего ряда моих людей, подбадривая их и указывая на то, как гиксосские военачальники используют свои кнуты.

- Такие люди, как вы, никогда не нуждаются в хлысте, чтобы убедить вас в своем долге.- Мой голос ясно донесся до них сквозь бой барабанов гиксосов и топот их бронированных ног. Мои люди приветствовали меня и выкрикивали оскорбления и насмешки в адрес приближающихся вражеских рядов. Все это время я оценивал сокращающееся расстояние, разделявшее передовые ряды наших противоборствующих армий. Из 320 колесниц, с которыми я начал эту кампанию, у меня осталось только 52. Истощение наших лошадей было невыносимо тяжело переносить. Но наше единственное преимущество состояло в том, что мы находились в сильной позиции здесь, в начале крутого и труднопроходимого перевала. Я выбрал его со всей тщательностью и хитростью, которым научился в бесчисленных битвах за свою долгую жизнь.

Гиксосы сильно полагались на свои колесницы, чтобы приблизить лучников к нашим рядам. Несмотря на наш пример, они никогда не разрабатывали изогнутый лук, но упрямо цеплялись за лук с прямыми конечностями, который был неспособен выпустить стрелу так же быстро и, следовательно, так же далеко, как наше превосходящее оружие. Вынудив их бросить свои колесницы у подножия скалистого перевала, я лишил их возможности быстро подвести своих лучников к нашей пехоте.

Теперь настал критический момент, когда я должен был развернуть оставшиеся колесницы. Я лично возглавил эту эскадрилью, когда мы промчались вперед и пронеслись по фронту наступления гиксосов. Выпустив наши стрелы в их сомкнутые ряды с расстояния шестидесяти или семидесяти шагов, мы смогли убить или искалечить почти тридцать врагов, прежде чем они смогли приблизиться к нам.

Когда это случилось, я спрыгнул с платформы своей колесницы и, пока мой возница увозил ее, протиснулся в центр переднего ряда, зажал щит между двумя своими товарищами и направил его на врага.

Почти сразу же последовал бурный момент, когда битва разгорелась всерьез. Вражеская фаланга врезалась в наш фронт с могучим звоном бронзы о бронзу. С сомкнутыми щитами противоборствующие армии толкались и давили друг на друга, напрягаясь, чтобы форсировать прорыв противоположной линии. Это была гигантская борьба, которая окутала нас всех в состояние близости, более непристойное, чем любой сексуально извращенный акт. Живот к животу и лицо к лицу мы боролись так, что когда мы хрюкали и кричали, как животные в ГОНе, слюна летела из наших искривленных ртов в лица врага, который стоял перед нами всего в нескольких дюймах.