Страница 3 из 8
Пашка и Слава набросились на меня с расспросами. Долго выпытывали подробности моих «приключений» в Пушкинском парке. Выдал им ту же версию, что изложил позабывшей обо мне девице следователю (неужто сбежала, наслушавшись моих комплементов?). Похожую историю они наверняка уже слышали в изложении комсорга. Потому парни не очень удивились моему рассказу. Спросили, откуда я взял кастет («Сам сделал?»). Поинтересовались, что я чувствовал, «когда умирал». Староста в очередной раз выдал историю о своём ранении — на Даманском. Сравнил Боброву с «подлыми китайцами».
Парни простояли около моей кровати больше получаса. Выпили полбанки компота, слопали по паре принесённых Светой часом раньше пирожков (не заметили недовольных взглядом моих соседей по палате). И рассказали новости. О том, что Надю Боброву исключили из института и из комсомола. А Пимочкина и Оля Фролович теперь проживали в комнате вдвоём — до следующего учебного года к ним никого не подселят. Пашка пожаловался на придирки Феликса. Тот на первом же занятии в новом году заявил Могильному и Аверину, что они могут не рассчитывать получить положительную оценку на летнем экзамене.
— Славке-то бояться нечего, — сказал Павел. — Он у нас герой — вышвырнуть его из института никто не позволит. А вот мне, чувствую, придётся туго. Да и ты, Сашок, готовься…
Я вспомнил фразу о «готовься», когда парни ушли.
Вздохнул: летом предстояло сдавать по высшей математике не зачёт — экзамен. Расставаться с повышенной стипендией не хотел. Потому уже заранее мысленно костерил Феликса. Ведь если Попеленский угрожал Аверину и Могильному, значит, «кусочек счастья» перепадёт и мне. Хотя мои ладони не потели при мысли о предстоявшей летом сдаче экзаменов. И уж тем более я не переживал за свои знания по математике. Почему-то нисколько не сомневался в их основательности. Ведь что такое «нахватался по верхам» я помнил по прошлой жизни. В этой реальности мой багаж математических сведений «верхами» не выглядел.
Наугад взял книгу из стопки — чтобы подтвердить свои догадки.
Никогда не думал, что так зачитаюсь книгой «Математический анализ и конечномерные линейные пространства». Я не увлёкся преподнесённой в текстах элементарной информацией (!), а заинтересовался способом её изложения. Не однажды за время чтения подумал: «К чему так усложнять?». И даже позволил себе несколько раз мысленно не согласиться и поспорить с автором. Уж очень подробно (излишне подробно) тот описывал простые и интуитивно понятные любому, даже поверхностно разбиравшемуся в математике человеку вещи — будто разжёвывал информацию для младших школьников.
Книга показалась забавной. Но и смутно знакомой. Ничего нового я в ней не нашёл, но пометил несколько спорных утверждений, за которые автора следовало бы пожурить: математик не должен был в своих трудах изъясняться размыто и неуверенно.
Вернул книгу на тумбочку — взял из стопки следующую.
— Уверен, что они тебе больше не нужны? — спросила Света Пимочкина.
Она держала в руках три увесистые книги — те, что я просмотрел вчера (пролистал их от корки до корки: нечасто приходилось задерживать на страницах взгляд, чтобы разобраться в рассуждениях авторов — чаще моя мысль опережала авторские пояснения). Уловил в Светином голосе удивление и… обиду. Не сразу сообразил, чем именно обидел девушку в этот раз. Покосился на соседей по палате. Не ошибся: оба внимательно следили за ходом моей беседы с комсоргом. Эти два коммуниста не так давно беседовали со мной на тему, как правильно разговаривать с женщинами. Призывали «обходиться» со Светой «поласковее».
— Да, — сказал я. — Можешь унести. И передай папе мою благодарность за них. Книги действительно неплохие и познавательные.
Я не притворялся: моя благодарность была искренней.
И Пимочкина это почувствовала.
— Ты… правда их уже прочёл? — спросила она.
— Вчера. Но…
Замолчал — мысленно подбирал верные слова.
— Это не те книги, что тебе нравятся? — подсказала Света.
Продолговатые линии на её веках («стрелки») выглядели чёткими и ровными, словно рисовали их не торопясь, а то и начертили не с первого раза. Да и помада на Светиных губах смотрелась сейчас не неумелым детским рисунком. Отметил, что комсорг сегодня явно провела у зеркала больше времени, чем обычно. Заподозрил, что она готовилась к походу в больницу не пару минут — как бы ни час. Будто шла на свидание. Или походы сюда она свиданием и считала? «А может, она так накрасилась не для встречи со мной? — промелькнула в голове мысль. — Ведь пришла она сегодня рановато…»
— Знаешь, наоборот, — возразил я. — Очень… интересные вещи. Но мне кажется, что я на похожие темы прочёл уже много литературы — раньше. Может, не в изложении этих авторов… Как-то всё смешалось в голове. Но было приятно освежить воспоминания. Спасибо.
Поднял с кровати толстый том по комплексному анализу, показал его Пимочкиной. Из книги торчала закладка — обрывок газеты. Причём, уже не в начале: приступил к ознакомлению с этим трудом ещё пару часов назад, после возвращения из столовой.
— Вот: взялся за изучение следующей, — сказал я.
О том, что и в этой научной работе не нашёл для себя ничего нового, умолчал.
Ровно в двадцать один час в нашей палате выключали свет. Появлялась медсестра (маленькая, щуплая, но очень строгая и суровая) и щёлкала выключателем, игнорируя наши жалобы и негодование. Поначалу меня удивлял подобный «пионерский» режим. Воспоминания о будущем подсказывали, что «отбой» в больнице наступал на два часа позже. Однако здесь, в советской больнице семидесятого года мои воспоминания никого не волновали. Уже за три часа до полуночи я откладывал в сторону интереснейшую книгу о дифференциальных уравнениях (лёгкое чтиво — чтобы не напрягать перед сном мозг), вглядывался в полумрак и предавался размышлениям. Сегодня я не желал вспоминать о маньяках и прочих сумасшедших. Меня увлекли мысли о… математике.