Страница 11 из 16
В палату входит женщина чуть моложе сорока. Миловидная, подтянутая, можно даже сказать красивая. Я бы на такую клюнул. В моём вкусе, чем-то на Жанку мою похожа. Нет, это я так, чисто к слову, безо всякого подтекста. В общем, дама выглядит хорошо. Косметики минимум, кожа чистая, гладкая. Взгляд вот только печальный, прям горе в глазах.
— Егорушка, — говорит она и из глаз её выкатываются слёзы. — Ты как, сынок? Как себя чувствуешь?
Я немного подвисаю. Как-то язык не поворачивается её матерью назвать. Бросаю взгляд на соседа. Он выразительно поднимает брови, типа, ну, чего молчишь, и буравит взглядом так, будто в прицел на меня смотрит.
— Да всё хорошо… мам… ты не волнуйся, — наконец говорю я и неестественно улыбаюсь. — Я даже вставал уже. Мне правда от медсестры влетело, но она тебе уж нажаловалась, наверное.
Мама смахивает с ресниц слёзы, ставит на стул самошитую хозяйственную сумку из плащёвки и садится ко мне на кровать. Она с тревогой смотрит на меня, а я смотрю на сумку. У меня бабушка такие шила. Вот прямо точь-в-точь.
Мама истолковывает мой взгляд по-своему и спохватившись говорит:
— Я тебе передачку принесла.
Она снова встаёт и вытаскивает китайский термос, голубой с крупными розами и алюминиевой кружечкой вместо крышки. У нас дома такой был. Один-в-один… А ещё она достаёт три некрупных апельсина. Я замечаю на них наклейки в виде маленьких чёрных ромбиков. Марокко.
— В термосе бульон куриный и апельсины вот, к новому году выбросили. Завтра мандаринчики тебе принесу. Хочешь?
Честно говоря, меня малость подташнивает, так что бульон я точно не хочу, а вот апельсин можно попытаться…
— Мам, да ты не переживай, здесь знаешь как кормят хорошо, — вру я, даже и не зная, что здесь на самом деле дают.
— Манкой на воде? — спрашивает мама. — Можно подумать я не знаю, что здесь за еда. Тебе поправляться надо, хоть скоро и каникулы, но пролетят не заметишь как. Надо будет в школу, а ты вон…
И она начинает плакать. О, нет! Только не женские слёзы! Сразу жену вспомнил, которая чуть что сразу в рёв. Но тут другое дело, и хоть сердце моё давно загрубело, слёзы матери способны растопить даже его. Сыновьих чувств я к ней не испытываю, но сочувствие мне совсем не чуждо, особенно если вспомнить мою собственную маму.
— Мам, послушай, не надо плакать. У меня может и не сотряс даже. Невропатолог ещё не смотрел. А капельница… это физраствор всего-навсего. Его всем льют, вон и Юрию Платоновичу тоже ставили, а у него видишь, голова в порядке. Знакомься, кстати.
— Здравствуйте, — чуть кивает мама в его сторону. — Анна Никифоровна.
— Большак Юрий Платонович, — мгновенно отзывается тот. — Очень приятно. Хороший парень у вас. Боевой.
Мама кивает и ещё сильнее заливается слезами.
— Мам, если ты из-за милиции, то не бери в голову. Это недоразумение. Ко мне капитан приходил. Перепутали они чего-то, я же защищался. Это на меня хулиганы напали. Не я на них. Вон, у Юрия спроси Платоновича.
Мама с надеждой смотрит на него, а тот крякает и кивает, да мол, так и есть…
— Вы сами слышали? — спрашивает она.
— Да-да, — говорит сосед неохотно, — слышал что-то такое…
Когда мама уходит он сердито выговаривает мне за подставу, а я скармливаю ему бульон. Сам не хочу. А вот апельсин действительно нормально заходит и мне даже как-то лучше становится.
Невропатолог после осмотра сообщает, что жить буду, сотряс есть, но относительно лёгкий, всё-таки руку я успел подставить по ходу. А вот шапка слетела наверное, если судить по заштопанной ране. Ну, как бы там ни было, могло быть намного хуже. Говорит, дней через пять можно будет выписываться, а через пару недель идти в школу. Ну, или на нары, как там закрутится.
И хоть этот мир прекрасного прошлого всё ещё представляется мне вымышленным, думаю, свыкаться с ним гораздо приятнее в условиях домашнего уюта, чем в казённом доме да ещё и с отмороженными малолетками.
Невропатолог ставит мне ретроградную амнезию. Это даже неплохо в моём нынешнем положении. Вопросы о прошлом Егора Брагина я старательно обхожу, но врач попадается въедливый и быстро выводит меня на чистую воду. В принципе, теперь есть железная отмазка, почему я не помню одноклассников и закон Ома.
Мне ставят капельницы и дают таблетки. Анальгин, диуретики, ноотропные типа пирацетама, седативные, витамины… Короче целый букет. «Букет Абхазии», — говорит Платоныч. Он, как выяснилось, здесь не только из-за руки. У него что-то с позвоночником. Сам он об этом особо не распространяется, ну я и не пристаю.
Сплю от лекарств целыми днями. Не бунтую, употребляю, всё что дают. Восстанавливаюсь, короче. За два дня до выписки просыпаюсь ночью, чтобы идти в туалет, из-за мочегонных это уже норма. Ходить мне больше не запрещают, повязки на обритой под ноль голове уже нет, но швы ещё не сняли.
Выхожу в коридор и иду себе налево по коридору. Делаю дело и возвращаюсь. Сегодня ночью дежурит Таня. Она сидит на посту за своим столом в другом конце коридора. Лампа на столе включена, а сама она, похоже, спит. Голова лежит на руках.
Я решаю подойти и вдруг вижу, что плечи её дрожат. Она что, плачет?
— Танюша, — зову я её тихонько.
Она быстро поднимает голову и, бросив на меня короткий взгляд, отворачивается.
— Брагин, — говорит она, — ты чего здесь шатаешься?
— Танечка, ты чего? Что случилось у тебя?
— Иди отсюда, — бросает она и жалобно всхлипывает. — Ходите-ходите… Одного только и надо. Кобели…
И она вдруг начинает горько плакать, снова уронив голову на руки.
— Танюша, ну что ты… Ну, не надо…
Я в таких случаях теряюсь всегда, совершенно не представляя, что тут можно сказать. Повторяю только «Танюша» да «Танюша» и глажу по спине. А потом наклоняюсь, приобнимаю и целую в макушку, зарывшись в её душистые золотые кудри.
— Тань, да он ногтя на твоём мизинце не стоит, а ты плачешь из-за этого ничтожества.
Она поднимает заплаканное лицо и внимательно смотрит на меня.
— Откуда ты знаешь? — жалобно спрашивает она.
— Да такая как ты раз в тысячу лет рождается. Он тебя на руках носить должен, пылинки сдувать, а не бегать за чужими юбками.
Она вдруг быстро притягивает меня к себе и крепко целует. Ого! Ничего себе!
— Пойдём! — восклицает она, резко вставая из-за стола.
Хватает меня за руку и тянет за собой. Она затаскивает меня в рентген-кабинет и запирает дверь.
— Иди... Иди сюда, — произносит она хриплым шёпотом, расстёгивая пуговицы на халате.
Ох, Таня, да ты огонь просто…