Безродыш. Предземье

— На Вершине, ага.

Тут уже мы прыскаем вместе.

— Тихо. Малых перебудим, — шепчет Вея.

В её зелёных глазах пляшут смешинки. Это я не вижу, а знаю. В темноте же сидим.

— Двенадцать годов... Совсем взрослый ты, Китя, стал. Скоро меня догонишь.

Сказала тоже. Время вспять не заставишь идти — нет такой в мире магии. Почти на два года она меня старше. Вее скоро четырнадцать стукнет. Слишком велика у нас разница. Разве что, взрослыми уравняемся, но то ещё дожить надо. Эх и люблю же её... Сильнее только другую сестру свою, Тишку родимочку.

Поймал руку Веи своей, сжал легко. Вот вырасту, батраком отпашу, свободу себе добуду и в вольные охотники подамся. Заработаю деньги хорошие и оплачу Вее лекаря, который ей новые зубы выправит. И жизни годов подкину, когда добыть те сумею.

На миг представил себе далёкое будущее, где мы с Веей взрослые. Но не такие взрослые, где до старости всего ничего, а такие, что уже в силу вошли и только по-настоящему жить начинают, годов так по двадцать пять, тридцать. Представил, а сам руку Веи держу…

И вдруг — раз! В голове словно свечку зажгли, и свет от той свечки выхватил из темноты прежде невиданное. Не веря глазам, я уставился на размытый силуэт Веи. Это что у неё над макушкой за числа горят? Тринадцать и тридцать семь… Так это же года её! Прожитые и до старости оставшиеся. Ёженьки… Так это я теперь видящий, что ли? Нашёлся дар Бездны.

Забыв, что у меня всё болит, я резко вскочил, напугав охнувшую Вею. Левую ногу на запор печной крышки, правое колено на верхнюю лежанку, где Марга храпит — и хвать старуху за пятку.

Пятьдесят и через небольшой промежуток ноль. Чётко над головой Марги тем же зеленоватым светом зажглись известные числа. И следом уже красным светом шестёрка — это срок её старости. Тут уже без ошибок — я видящий. Теперь, походу, у всякого годы могу прочитать, стоит только дотронуться. Дар Бездны…

Я осторожно спустился обратно.

— Чего это ты? Испугал меня.

— Да примерещилось, что храпеть перестала. Сам испугался.

— Ой, глупости. Марга наша ещё не один год проходит. Всего шесть, как стара.

Это я знаю не хуже Веи. Когда в эту деревню попал, Марга только-только стареть начала. Увядания средний срок — десять лет. Если хворь на утянет какая или зверь, человек не убьёт, ходить нашей кормилице под небом Предземья ещё года три, а то и все четыре — она бабка крепкая.

Но чего же я так Бездне не люб? Дар достался — дрянь полная. То ли дело те видящие, что троерост узнают. Этим всюду работа найдётся. Хорошая работа — ни риска тебе, ни труда каждодневного тяжкого. Знай себе, посёлки, хутора объезжай или в граде у врат стой, приезжих записывай. А кому чужой возраст нужен?

Сколько бы у человека отмера накоплено не было, забрать его, хоть у живого, хоть у мёртвого невозможно. Года свои — это только твои года. Пусть и не принято про свой, чужой возраст болтать, и спрашивать у человека о том напрямую невежливо, а тайны, такой, чтобы выгоду кто-то извлечь мог из этого знания, нет в количестве чужих лет никакой. Годы — это не доли триады, которые тоже, не отобрать, не купить, но которые о человеке всё самое важное скажут. Опасен, полезен ли?

Да, бестолковый дар, хоть и редкий. Не слышал прежде про таких видящих даже. Уж лучше бы Бездна подкинула мне год-другой. За пройденное испытание получить кусок лишней жизни — обычное дело. Оно-то всего в двух местах и даётся — либо Бездна подкинет, либо с убитого зверя возьмёшь. Если в норы народ лезет в первую очередь за чудесной способностью, то на охоту, на настоящую охоту, а не такую, как я хожу за тритонами ради их склизкого мяса, которое только через силу и жрать, идут за годами.

Ну и за долями троероста конечно. Хотя, жизнь свою продлить всё же более ценно. Будет жизнь, будет время на рост. Из Предземья на Землю уплыть всякий хочет. Это здесь у нас старость на пятьдесят первом году начинается, а на Земле этот срок вдвое больше. Детям тамошним везёт с первого дня — у них сто годов есть по праву рождения. Старость только на сто первом придёт, и откладывать её ещё целый век можно будет. У нас снова же дели пополам. Пятьдесят — твои сразу, ещё столько же можешь прибавить. Потом всё — увядание, смерть.

Вот только Единый на то и зовётся в одной из своих ипостасей Спасителем, что каждому шанс дал жить вечно. Добавь к своей полусотне в отмер ещё столько же — и путь дальше открыт. Барьер, что наш пояс от Земли отделяет, пропустит тебя. Возьмёшь двести по сумме годов — здравствуй, Твердь. И так аж до самой Вершины, где уже и до Сердца с бессмертием шаг. Но то уж легенды, а вот Земля точно есть. Оттуда к нам люди бывает заглядывают. Не видел таких сам, но слышал. Вон, те же корабли знаменитые, каким любой зверь морской нипочём, с Земли же приходят за теми, кто во второй пояс готов отправляться. Корабли-то, те точно не сказка.

Пока размышлял, не заметил, как Вея уснула. Сопит, прислонившись к печи. Осторожно, чтобы не разбудить, поднял с её ног голову и тихо отполз. Сейчас чурку подкину, чтоб тлела полночи, и тоже на боковую. С ранья за работу.

Но стоило мне сунуть руку в поленницу, как с улицы прилетел шум — кто-то быстро шагал к нашей хате. Миг — и под громкий стук в дверь проорали:

— Отворяй!

Малышня завозилась на шкурах. Марга у себя на печи престала храпеть и что-то хрипло пробурчала спросонья. Вея вскинулась, начала подниматься. Я же был уже возле двери. Мы в деревне — бесправнее нету. Всякий может вломиться. И попробуй не отворить — войдут силой.

— Что случилось?

Свет луны выдал личность позднего гостя. Вот ведь же! Ещё один рыжий! В этот раз уже самый старший сын старосты — Гравр. Бородатый детина немедля схватил меня правой рукой за грудки и рванул из землянки наружу.

— Ты-то мне и нужен, безродыш. Пойдём. Поймали твоего мурфа.

Злость в голосе спорит с ехидством. Темно, но разглядеть недовольство на роже проблем никаких.

— А что я?

Попробовал вырваться, но мужик держит крепко.

— Пойдём, пойдём. Отца приказ. Для замера ты нужен.

И тут же высунувшейся из двери Вее:

— Спать! Живо!

Какого такого замера? Ничего не понимая, я вприпрыжку скакал за быстро шагающим Гравром, перехватившим меня за запястье. Того муфра поймали? Так здорово же. Там ведь в старом таком, и года небось есть, и долей под десяток. С чего грубо так? Впрочем, мне ли удивляться их грубости?

Впереди, у ворот, огни, шум, суета. Народ с факелами окружил что-то от моего взгляда скрытое. Не иначе убитый зверь там лежит. Вон, Лодмура башка торчит выше всех. А вон и наш староста рядом. К Хвану меня Гравр и тащит.

— А, сиротка пугливый наш прибыл.

Толстяк выхватил меня из лап сына и подтянул поближе.

— Ну иди сюда. Изловили мы кота твоего. Расступитесь-ка, — махнул Хван народу. — А ты прямо стой. Саг, Намай, приложите добычу к малому.

Два окликнутых мужика подхватили с земли что-то тёмное и одним рывком подтащили ко мне тушку муфра. Не тушу, а именно тушку.

Один держит за голову, другой за короткий хвост. Лапы мёртвого зверя безвольно болтаются, достигая земли.

— Ну-ка, смотрим. Говоришь, выше тебя в холке?

Дохлый кот доставал мне едва ли до пояса.

— Это не тот муфр.

Но голос мой недостаточно твёрд. Я уже понял, что спорить здесь бесполезно.

— Тот, трусливая ты сопля. Тот.

Хван придвинулся ближе и, скривившись, окинул меня презрительным взглядом.

— Я тебе обещал спросить строго, ежели за зря напугал? Не обессудь, безродыш. К полудню жду на соборе. И только попробуй сбежать. Плетьми тогда не отделаешься.