Деррида

Одна вещь расстраивает Жаки: дистанция между ним и Мишелем Монори, образовавшаяся после его поступления в Высшую нормальную школу. Ни с одним из студентов Школы у него не сложилось таких же близких отношений. Он пишет своему другу ностальгические строки:

Почему у нас больше нет даже сил писать друг другу? Ты знаешь, что с моей стороны дело не в том, что я тебя забыл. Моя дружба не умерла и не потеряла «остроты», скорее умерло что-то во мне. Чтобы как-то прояснить это, мне понадобилось бы рассказать себя – тебе и самому себе, – »пересказать» два или три года вплоть до самых последних событий.

К тому же я больше не хочу писать, больше не могу. Это еще больше расстраивает, потому что, я уверен, я мог бы спастись – я имею в виду, здесь, – только если бы я постоянно писал, по крайней мере для себя[142].

С началом 1953 учебного года экзамены на лиценциат в Сорбонне приводят его в уныние. Как расскажет Деррида позже, принимая орден Почетного легиона в том самом зале, где он в те времена страдал, «подготовительные курсы и Высшая нормальная школа привили некоторым из нас это ребяческое чувство превосходства и избранности, которое не помешало нам, столь снисходительным, снизойти сюда, чтобы записаться, как положено, в Сорбонну на ее экзамены и конкурсы, и не избавило меня, как одного из этой группы, ни от испытаний, ни от множества неудач»[143]. В конце октября, поскольку у него не было «времени рисовать и мерить кости», он провалился на практических занятиях по этнологии, хотя и получил к ним допуск. В самом начале этого года, который он хотел бы целиком посвятить своей дипломной работе, получилось так, что он тянет на себе, как он сам говорит, это «смехотворное бремя»[144]. К счастью, он успешно сдает психологию.

Еще одна хорошая новость – у них теперь одна удобная «турна» на двоих с его другом Люсьеном Бьянко, или Коко, как его называют в то время, в новом здании Школы. «Условия работы здесь идеальные, и, по-моему, лучше просто никогда не было. Мы избавлены от любых материальных хлопот, и, если бы мы были настоящими эгоистами, совершенно ни о чем не заботящимися, мы бы быстро уснули в этом „искусственном рае“, которым является Школа», – пишет он своей двоюродной сестре[145]. Жаки и Люсьен купили одну машину на двоих – «Ситроен С4» 1930 года выпуска, который они назвали «Чи-Чеу». Конечно, ездит он со скрипом и его нужно то и дело переставлять с четной стороны улицы на нечетную, чтобы не получить слишком много штрафов, но на нем все же можно выбираться куда-то в свое удовольствие. Главное же – эта машина, первая в собственности студентов Высшей нормальной школы, вызывает восхищение у однокашников. И именно на «Чи-Чеу», которую Деррида водит, мягко говоря, смело, он каждый месяц отправляется в Музей человека вместе с Аленом Понсом, чтобы посетить лекции по антропологии, от которых он еще не избавился[146]. Там он, в частности, обучается отличать человеческие черепа и кости от принадлежащих человекообразным обезьянам.

«Мудрый и ученый» наперсник Бьянко решает специализироваться на истории современного Китая и начинает учить китайский («Чи-Чеу», собственно, означает на китайском «автомобиль» в произвольной транскрипции). Жаки, работающий за соседним столом, с восхищением наблюдает за его прогрессом. Позже он будет просто зачарован, когда услышит, как его друг будет бегло объясняться в китайском ресторане неподалеку от Лионского вокзала. Он вспомнит о своих тогдашних спорах с Люсьеном Бьянко, когда будет ссылаться на фоно-идеографическую модель китайской письменности в работе «О грамматологии».

Пока же Жаки раздумывает в основном о теме своей дипломной работы, равноценной сегодняшней квалификационной работе магистра. В конце ноября он принимает решение писать на тему «Проблема генезиса в философии Гуссерля» под руководством Мориса де Гандийака, в прошлом сокурсника Сартра в Высшей нормальной школе и преподавателя философии в Сорбонне с 1946 года. Деррида будет часто объяснять: хотя Гуссерль не был его первой философской любовью, он оставил существенный отпечаток на его работе в качестве «несравненной школы строгости». Но в начале 1950-х годов речь идет не о каком-то обособленном интересе: феноменология Гуссерля, пока еще не принятая в должной мере во французском университете, многим молодым философам представляется чем-то совершенно обязательным. И даже Пьер Бурдье, прежде чем обратиться к социологии, думает посвятить свою диссертацию Гуссерлю.

Феноменологию «по-французски», которую разработали Сартр и Мерло-Понти, Деррида хочет заменить «феноменологией, в основном обращенной на науки». С его точки зрения, речь идет не только о философской необходимости, но почти в той же мере о политическом проекте. Под впечатлением от недавней работы марксиста Тран Дук Тао он тоже хотел бы связать феноменологию с некоторыми аспектами диалектического материализма. Слово «диалектика» не раз повторяется в дипломе, но вскоре Деррида от него откажется.

Как и многих других, его привлекают неизданные рукописи Гуссерля, особенно о темпоральности, «пассивном синтезе» или «альтер эго», – множество текстов, работать с которыми можно только в архиве Гуссерля в Лувене. В январе 1954 года Морис де Гандийак отправляет рекомендательное письмо и получает заверение, что отец Герман Ван Бреда поможет в доступе к этим ценным документам.

Деррида отправляется в Лувен в марте и остается там на несколько недель. Первый раз он пересекает национальную границу. В подвале Института философии, где с 1939 года хранится ни много ни мало 40 тысяч неизданных страниц, оставленных Гуссерлем, Жаки усердно трудится. Несмотря на свои достаточно слабые познания в немецком языке, он расшифровывает и прилежно копирует многочисленные отрывки, хотя в конечном счете в его диплом войдет лишь небольшое их число. Бельгийцы, которых он встречает, ему, похоже, не нравятся. К счастью, он сходится с Рудольфом Бёмом, молодым немецким философом, который вместе с другими исследователями работает над изданием текстов Гуссерля. Каждый день, прогуливаясь по улицам и паркам города, они ведут долгие философские дискуссии, конечно о Гуссерле, но также о Сартре и Мерло-Понти. Жаки старается переводить разговор на Хайдеггера, творчество которого значит для него все больше, а Рудольф Бём, ранее учившийся у Ханса-Георга Гадамера, является его превосходным знатоком[147].

Именно по время этой стажировки Деррида открывает для себя Der Ursprung der Geometrie («Начало геометрии») – поздний текст Гуссерля, который был только что опубликован по-немецки и который будет очень важен для него в следующие годы[148]. Это не мешает ему ждать возвращения в Париж, в свою «турну», к своим друзьям. В следующие месяцы он, работая в очень быстром темпе, пишет текст объемом 300 страниц на старых административных карточках и на фирменных бланках шампанского «Мерсье» и «Мумм», целые кипы которых он, должно быть, раздобыл у своего отца. Люсьен Бьянко вспоминает, что Деррида часто зачитывал ему только что написанные отрывки, но, поскольку он никогда раньше не слышал о Гуссерле, он не особенно их понимал.

Здесь не место пересказывать столь сложную в техническом отношении работу, как «Проблема генезиса в философии Гуссерля». Но одна из самых поразительных вещей в этом тексте, который был просто дипломной работой, – это самоуверенность, демонстрируемая Деррида. Переходя от одной части творчества Гуссерля к другой, он не боится поставить его под вопрос. Рискуя впасть в анахронизм, можно сказать, что он уже начинает его «деконструировать». Уже в самом начале введения, он, не стесняясь, пишет:

142

Письмо Деррида Мишелю Монори, 13 сентября 1953 г.

143

Derrida J. Discours de réception de la Légion d’ho

144

Письмо Деррида Мишелю Монори, 13 ноября 1953 г.

145

Письмо Деррида Мишлин Леви, 8 января 1954 г.

146

Интервью с Люсьеном Бьянко и Аленом Понсом.

147

Интервью с Рудольфом Бёмом.

148

Текст, который переведет Деррида, впервые был опубликован в полном виде в своей оригинальной форме Вальтером Бимелем в шестом томе «Гуссерлианы» (La Haye: M.Nijhoff, 1954).