Деррида

Еще одно важное сотрудничество свяжет Деррида с молодым преподавателем из Университета Сассекса в Брайтоне Джеффри Беннингтоном. Последний, будучи большим поклонником работ Деррида еще с конца 1970-х годов, сначала был его переводчиком во время поездок в Оксфорд, а потом контролировал качество английских переводов. Но вскоре Деррида обращается к нему с более важным проектом. «В январе 1988 года я опубликовал в Oxford Literary Review большую и довольно едкую статью, в которой отрецензировал несколько недавно вышедших книг о Деррида. Он сказал, что ему очень понравился этот текст. Через какое-то время он предложил мне написать книгу, которую издательство Seuil собиралось сделать о нем в серии „Современники“ (Les Contemporains). Я был польщен и едва мог поверить в это. По политическим причинам Деррида было важно, чтобы эту работу написал не какой-нибудь француз, уже известный в качестве дерридеанца. Я же на одном обеде с Дени Роше, руководителем серии, предложил сделать так, чтобы Деррида сам как-то поучаствовал в этой книге – возможно, на эту мысль меня навело воспоминание о „Ролан Барт о Ролане Барте“. В скором времени мне пришла в голову идея создать своего рода анализ его работ без каких-либо цитат из них. Я работал над этим в 1988 году, когда у меня был академический отпуск, и я тогда немало времени потратил на разработку своего рода „программы Деррида“ для своего компьютера. Я хотел создать настоящую базу данных, на основе которой мог бы написать свой текст. Чем больше я продвигался вперед, тем больше меня поражали согласованность и обоснованность его творчества. Его манера письма, ориентация по отношению к философии ставит комментатора в очень неудобное положение. Деррида дает не только интерпретацию многих важных произведений истории философии, но и новую интерпретацию своих собственных текстов. Не раз я обнаруживал в его книгах закамуфлированные идеи, которые считал своим собственным открытием. В начале 1989 года я передал ему „Дерридабазу“. Спустя какое-то время, которое мне показалось очень долгим, он позвонил мне и отозвался о ней очень высоко. Но он не говорил, что именно он писал сам. Я знал только, что он поставил для себя фактическое ограничение: 59 абзацев (ему тогда было 59 лет) длины, допускавшейся в MacWrite – программе, которой он пользовался. Что же до темы, то она мне тогда еще не была известна»[1046].

Между Беннингтоном и Деррида начинается своего рода дуэль двух типов письма. Cireonfession – это прежде всего ответ на попытку «Джеффа» создать базу данных, которая бы «позволила каждому читателю безо всяких цитат найти… все положения, все места на основе своеобразного сверхформализованного указателя»[1047]. Деррида, взволнованный тем, что его словно бы посчитали, хочет написать текст, который уклонялся бы от систематической картографии, созданной Беннингтоном. Рядом с корпусом, в котором критика «не пощадила ни единого фрагмента»[1048], он ставит тело, в том числе свой собственный пенис. В тот самый момент, когда методическое изложение Джеффри Беннингтона представляет его в качестве почти общепонятного философа, Деррида берется деконструировать посвященную ему работу изнутри.

В своем тексте Деррида использует заметки об обрезании, которые он начал набрасывать в записных книжках 1976–1977 годов (вскоре после Glas) и 1980–1981 годов (сразу после «Почтовой открытки»). Тогда он мечтал написать «Книгу Илии» (Le livre d’Elie) – «роман на четыре колонки, на четырех уровнях дискурса»[1049], пусть даже во внешнем виде книги это не отражалось бы так же непосредственно, как в Glas. Что-то от этого проекта остается в Cire onfession, где переплетаются четыре основных мотива: размышление у ложа умирающей матери, автобиографический анамнез, выдержки из записных книжек об обрезании и цитаты из «Исповеди» св. Августина. Текст этот пишется в несколько приемов в течение всего 1989 года и в первые месяцы 1990 года. Это своего рода интимный ответ на болезнь матери, но также и способ прийти в себя после болезненных споров двух последних лет.

Жоржетт Сафар, родившаяся в 1901 году, а потому к этому моменту уже очень старая, прикована к постели: она страдает от болезни Альцгеймера. В период ее долгой агонии Жак приезжает в Ниццу так часто, как только может, подчас корректируя верстку своих книг у ее изголовья. С конца 1988 года и после приступа, от которого она едва не умерла, она пребывает в «состоянии странной летаргии, между жизнью и смертью, „госпитализированная на дому“, она больше не узнает [его], едва говорит, видит и слышит»[1050]. Circonfession, как непрерывное бдение у ложа умирающего, – один из наиболее рискованных текстов Жака Деррида и, несомненно, самый эмоциональный. Создавая эти 59 абзацев, которые невозможно цитировать, не сокращая их, он хотел бы

…поведать в этой книге, в подвале страниц, какие были последние более или менее понятные фразы моей матери, еще живой в момент, когда я пишу это, но уже неспособной на память, во всяком случае, на память о моем имени, имени, ставшем для нее по крайней мере непроизносимым, и я пишу это в тот момент, когда моя мать больше меня не узнает, когда, хотя она и способна еще произнести что-то членораздельное, она больше не зовет меня, для нее, то есть уже при ее жизни, у меня больше нет имени…

…на другой день в Ницце, когда спросил ее, болит ли у нее («да»), а потом спросил где – это было 5 февраля 1989 года, – она, используя риторику, никогда ей не свойственную, отважилась на это остроумное изречение, о котором она, увы, никогда ничего не узнает, несомненно, ничего не знала, изречение, которое, пронзая ночь, отвечает на мой вопрос: «У меня болит моя мать», словно бы она говорила за меня, одновременно в мой адрес и на моем месте…[1051]

Жоржетт Сафар уйдет из жизни в декабре 1991 года. И, как Жак напишет своему старому другу Мишелю Монори, с которым он все еще время от времени встречается, «эта долгая, долгая смерть длиной в три года не смягчает траура и на самом деле не готовит к нему»[1052].

В то же время, что и Circonfession, писался и другой текст – «Мемуары слепого», тоже очень автобиографический и отмеченный болью. Сначала задача состояла лишь в том, чтобы придумать выставку для Лувра, отобрав ряд рисунков, а потом их прокомментировать. Это предложение Деррида одновременно интересует и тревожит: у него пока нет никакого представления о том, какую «позицию» он займет. Но в июне 1989 года у Деррида случается паралич лицевого нерва, который, в частности, обездвиживает его левый глаз. Легко представить его панику. В начале июля он вынужден отменить встречу в «Кабинете рисунков» с тремя музейными работниками, которые должны помочь ему в отборе изображений.

Вот уже 13 дней я страдаю от паралича лицевого нерва вирусной природы, так называемого холодового паралича (гримаса, воспаление лицевого нерва, полностью обездвиженная левая сторона лица, неподвижный левый глаз, на который страшно смотреть в зеркало, веко больше нормально не закрывается: лишение «мановения ока», то есть того мгновения ослепления, которое позволяет зрению дышать). 5 июля эта заурядная болезнь вроде бы начинает проходить. Выздоровление подтверждается после двух недель страха… Итак, и июля я излечился (чувство обращения или перерождения, веко снова моргает, мое лицо словно бы по-прежнему преследует тень гримасы), проходит первая встреча в Лувре. В тот же вечер, когда я возвращался домой на машине, тема выставки приходит ко мне сама собой[1053].

1046

Интервью с Джеффри Беннингтоном.

1047

Derrida J. La machine à traitement de texte // La Quinzaine littéraire, août 1996. Переиздано в: Derrida J. Papier Machine. P. 155.

1048

Derrida J. Circonfession // Be

1049

Заметка от 4 сентября 1981 г. // Be

1050

Письмо Деррида Жерару Гранелю, g ноября 1989 г.

1051

Derrida J. Circonfession // Be

1052

Письмо Деррида Мишелю Монори, 4 января 1992 г.

1053

Derrida J. L’autoportrait et autres ruines. R: Réunion des musées nationaux, 1990. P. 37–38. Эту прекрасную работу, к сожалению, уже давно невозможно найти. Сама выставка проходила 26 октября 1990 г. и 21 января 1991 г. в зале Наполеона.