Страница 4 из 76
Но все, что мы называем «бытием», есть движение, а всякое движение — не равновесие, а колебание от одного неравновесного состояния к другому; всякое движение жизни есть проявление недостигнутого равновесия; и всякая мысль относится к недостигнутому: то, что мы называем бытием в нашем квазисостоянии, не есть бытие в позитивном смысле, то есть является промежуточным между Равновесием и Неустойчивостью.
Так что:
Все явления в нашем промежуточном состоянии, или квазисостоянии, представляют одно стремление достигнуть организации, стабильности, гармонии, индивидуальности — стать позитивным, осуществиться.
И каждая такая попытка — как можно видеть — обречена на поражение непрерывностью, внешними силами — исключенным, продолжающим собой то, что включено.
И все «существование» есть стремление относительного стать абсолютным, частного стать всеобщим.
В этой книге я занимаюсь проявлениями этого стремления в современной науке.
Она стремится стать реальной, истинной, окончательной, полной, абсолютной.
Но если видимость бытия здесь, в квазисостоянии, есть результат исключения, каковое всегда является ложным и произвольным. Если все включенное неразрывно с исключенным, то вся видимость системы современной науки, ее целостность, есть квазисистема, или квазицелостность, созданная тем же ложным и произвольным процессом, который создал предшествующую ей менее позитивную систему, или теологическую систему, созданную иллюзией бытия.
В этой книге я собрал данные, которые считаю ложно и произвольно отвергнутыми.
Данные, преданные проклятию.
Я вступил во внешний мрак научной и философской деятельности, сверхпочтенной, однако покрытой прахом отвергнутых. Я опустился до журналистики. И вернулся обратно, нагруженный квазидушами забытых данных.
Они идут.
Что касается логики нашего изложения.
Мы говорим, что существует лишь квазилогика нашей привычной видимости.
Потому что доказывать нечего.
Говоря, что доказывать нечего, я имею в виду, что для тех, кто принял существование Непрерывности, слияния всех явлений в одном явлении, отсутствие определенных границ между ними, для того, в позитивном смысле, ничего не существует. И нечего доказывать.
Например, ни о чем нельзя доказательно заявить, что оно является животным — потому что между животными и растениями нет позитивных различий. В некоторых проявлениях жизни столько же растительного, сколько животного — то есть они выражают неразрывность животного и растительного.
Не существует положительного теста, стандарта, критерия, средства сформировать мнение. Отдельно от растений животные не существуют. Нечего доказывать. Невозможно, например, доказать, что нечто — «хорошо», в позитивном смысле, полностью отграничивая от зла. Если прощать в мирное время — хорошо, то во время войны прощение — зло. Нечего доказывать: добро, данное нам в опыте, есть продолжение или другая сторона зла.
Так что я делаю другое — я допускаю. Если я не могу увидеть Универсума, я должен довольствоваться частным.
И, конечно, ничего никогда не было доказано.
Богословские утверждения во все времена были открыты сомнениям, но благодаря гипнотическому воздействию они стали господствующими для всех умов своей эпохи.
Три закона Ньютона, будучи попытками достигнуть позитива, разорвать и взломать непрерывность, так же тщетны, как всякая попытка свести общее к частному.
Так, если любое доступное наблюдению тело связано, непосредственно или опосредованно, со всеми другими телами, оно не может существовать только под влиянием собственной инерции, и потому невозможно узнать, как проявляется явление инерции; поскольку все тела подвержены бесконечному множеству влияющих на них сил, невозможно наблюдать воздействие всего одной определенной силы; если всякое противодействие продолжается в действии, невозможно установить их равенство или неравенство…
Так что три закона Ньютона — это три символа веры.
Так что демоны, ангелы, взаимодействия и реакции — все мифические персонажи.
Но в эпоху своего владычества в них верят почти так же твердо, как если бы они были доказаны.
Шествие нелепостей и суеверий.
Они будут «доказаны» настолько же надежно, как все когда-либо «доказанное» Дарвином, Моисеем и Лайеллом.
Мы сменяем веру на допущение.
Клетки зародыша в различные эпохи принимают разную форму.
То, что тверже установлено, труднее изменить.
Общество есть зародыш.
Чем тверже вера, тем медленнее развитие.
Временное допущение его ускоряет.
Но:
Помимо того, что веру мы заменяем допущением, метод наш будет установленным методом, посредством которого образуется и утверждается всякая вера: то есть мы пользуемся теми же методами, какими пользуются богословы, дикари, ученые и дети. Поскольку, если все явления продолжают друг друга, то не может быть позитивного различия между методами. Мы пишем книгу, не делая выводов, или делаем выводы теми же средствами, к каким прибегают кардиналы и гадалки, эволюционисты и крестьяне — методы которых так же не могут приводить к определенным выводам, поскольку относятся к частному, а если ничего частного не существует, то и выводы делать не о чем, — но мы пишем книгу.
Если цель ее — выразить дух эпохи, она достигнет цели.
Всякая наука начинается с попытки дать определение. Никогда ничего не было определено.
Потому что определять нечего.
Дарвин написал «Происхождение видов».
Он так и не смог объяснить, что он называет «видом».
Это невозможно определить.
Ничто никогда не было окончательно открыто.
Потому что нет ничего окончательного.
Это все равно, что искать иголку, которой никто не терял, в стоге сена, которого никогда не было…
И всякая попытка науки на самом деле открыть что-то, при том, что открывать нечего, есть попытка самой этой науки быть чем-то.
Искатель Истины. Он никогда ее не найдет. Но — проблеск надежды — он может сам стать Истиной.
То есть наука — не просто поиск.
Это псевдоконструкция или квазиорганизация: это попытка выделиться, стать частным случаем гармонии, стабильности, вещественности, цельности…
Проблеск надежды — попытка может удаться.
Наше псевдосуществование и все его внешние проявления по сути своей мнимы.
Но некоторые проявления больше приближаются к состоянию позитива, чем другие.
Мы допускаем все «предметы» как временные градации, или шаги, между позитивом и негативом, существованием и несуществованием. Допускаем, что некоторые видимости более вещественны, справедливы, красивы, цельны, индивидуальны, гармоничны, устойчивы, чем другие.
Мы не реалисты. Мы не идеалисты. Мы — промежуточники, связывающие действительность с недействительностью, к которым более или менее приближаются все явления.
Так что:
Все наше квазисуществование есть промежуточная стадия между позитивом и негативом, реальностью и нереальностью.
По-моему, это похоже на чистилище.
Но, подводя итоги — очень приблизительные, — мы забыли упомянуть, что Реальность есть свойство позитива.
Под Реальностью я подразумеваю то, что не сливается ни с чем иным и не является частью чего-то другого; то, что не является результатом чего-то или подражанием чему-то. Говоря о настоящем герое, мы подразумеваем не того, который отчасти трус, не такого, чьи действия и побуждения переходят в трусость. Реальность, то есть Универсум, помимо которого нет ничего, с чем он может слиться.
Так, хотя возможно обобщить частное, невозможно свести к частному общее: однако возможно к этому приблизиться, и такие приближения могут перейти из непрерывности в реальность — так же относительно, как выделяет себя из небытия промышленный мир, или как машины, возникшие из кажущегося менее вещественным воображения изобретателя, приобретают большую видимость вещественности будучи установленными на фабрике.