Поживем - увидим

Миссис Клэндон (опять с укором). Долли, милая!

Валентайн (к Долли). Хорошо. (К миссис Клэндон.) Благодарю вас, я недолго. (Украдкой бросает взгляд на Глорию, направляясь к двери. Она внимательно смотрит на него. Он приходит в замешательство.) Я… э… э… да… спасибо. (Кое-как умудряется выбраться из комнаты, но вид при этом имеет довольно жалкий.)

Филип. Видали? (Показывая пальцем на Глорию.) Любовь с первого взгляда. Еще один скальп в твоей коллекции. Номер пятнадцать.

Миссис Клэндон. Потише, Фил, прошу тебя! Ведь он может услышать.

Филип. Он-то? (Готовясь к бою.) Теперь вот что, мама! (Берет табуретку, стоящую возле столика, и величественно усаживается в центре комнаты, точь-в-точь как незадолго до него это проделал Валентайн.)

Долли, чувствуя, что ее позиция на приступочке кресла не соответствует торжественности предстоящей сцены, поднимается с решительной и важной миной, переходит к окну и становится спиной к письменному столу, опираясь на него руками. Миссис Клэндон глядит на них с удивлением, не понимая, к чему они клонят. Глория настораживается.

(Фил, выпрямившись, кладет кулаки симметрично на колени и приступает к делу.) Мы тут с Долли о многом переговорили за последнее время; и вот, исходя из моего жизненного опыта… мне… нам то есть… кажется, что ты (подчеркнуто, отчеканивая каждое слово) не совсем отдаешь себе отчет в том…

Долли (прыжком садится на письменный стол). Что мы уже взрослые!

Миссис Клэндон. Вот как? На что же вы жалуетесь? Филип. Видишь ли, мы начинаем подумывать, что есть некоторые вопросы, в которых ты могла бы быть с нами немножко откровеннее.

Миссис Клэндон (в ней проснулся боевой конь; спокойная размеренность манер уступает место сдержанному возбуждению; не теряя чувства собственного достоинства и ни на минуту не изменяя хорошему тону, она выпрямляется во весь рост, являя собой картину железного упорства и непреклонности; типичный представитель старой гвардии). Погоди, Фил! Помни, что я вам всегда говорила. Существуют две разновидности семейной жизни. Твой житейский опыт покуда охватывает лишь одну из этих разновидностей, Фил. (Впадая в декламацию.) Та разновидность семейной жизни, с которой ты знаком, основана на взаимном уважении, на независимости каждого члена семьи и признании его права на самостоятельную (делая сильное ударение на слове «самостоятельную») личную жизнь. И вот, оттого, что вы привыкли пользоваться этим правом, оно вам кажется чем-то само собой разумеющимся, и вы его не цените. Однако (с беспредельной горечью) есть и другой род семейной жизни, при которой мужья вскрывают письма своих жен, требуют отчета в каждом истраченном гроше, в каждой прожитой минуте, а жены их, в свою очередь, так же поступают со своими детьми; при семейной жизни этого рода в вашу комнату вторгаются без спроса, с вашим временем не считаются, вы ни минуты не принадлежите себе; такие понятия, как долг, добродетель, домашний очаг, религия, повиновение, любовь, — становятся орудиями отвратительной тирании, а жизнь превращается в унылую цепь пошлостей, сплетенную из наказаний и обмана, принуждения и бунта, из ревности, мнительности, взаимных упреков… Но я не могу даже передать вам, что это такое, — ведь вы, к счастью, и представления об этом не имеете. (Садится в изнеможении.)

Долли (на которую риторика не производит никакого впечатления). Смотри «Родители Двадцатого Века», глава «О свободе» с начала до конца.

Миссис Клэндон (ласковым жестом притрагиваясь к ее плечу; все, что исходит от Долли,— даже колкости, — она принимает с радостным умилением). Ах, Долли, дорогая! Если б ты только знала, как я счастлива, что ты в состоянии шутить над тем, что для меня было отнюдь не шуткой. (К Филу, уже решительным тоном.) Фил, я тебя никогда не расспрашиваю о твоих личных делах. Неужели ты намерен допрашивать меня о моих?

Филип. Справедливость требует отметить, что вопрос, который мы хотели тебе задать, столько же касается нас самих, сколько тебя.

Долли. Да и потом не хорошо ведь, когда человек закупорит в себе целую кучу вопросов, а они так и рвутся наружу. Вот ты, мама, не давала им воли, — зато смотри, с какой страшной силой они теперь полезли из меня.

Миссис Клэндон. Словом, я вижу, что вы от меня не отстанете. Так что же вы хотели спросить?

Долли и Филип (вместе). Кто… (И осекаются.)

Филип. Послушай, Долли, кто из нас поведет это дело, ты или я?

Долли. Ты.

Филип. Ну, так заткнись.

Долли буквально следует его совету и зажимает рот рукой.

Вопрос, собственно, совсем несложный. Когда этот зубодрал…

Миссис Клэндон (укоризненно). Фил!

Филип. «Зубной врач» звучит так некрасиво! Словом, этот рыцарь бивней и золота спросил нас, не доводится ли нам отцом мистер Денсмор Клэндон из Ньюбери-Холла. Следуя заветам, изложенным в твоем трактате «О нравах Двадцатого Века», а также твоим неоднократным устным призывам как можно меньше лгать без надобности, мы честно отвечали, что не знаем.

Долли. Ведь так оно и есть!

Филип. Тсс! В результате этот специалист по извлечению корней долго ломался, прежде чем принять наше приглашение к завтраку; а между тем я почти уверен, что за последние полмесяца он, кроме хлеба с маслом да чая, ничего не видел. Мой житейский опыт подсказывает мне, что у нас некогда был отец, и даже больше того — что тебе небезызвестно, кто он.

Миссис Клэндон (с прежним волнением). Фил, довольно! Ни вам, ни мне нет никакого дела до вашего отца. (Энергично.) Вот и все.

Близнецы умолкают, но явно недовольны. Их лица вытягиваются, зато Глория, которая внимательно следила за разговором, внезапно вступает в него сама.

Глория (выходя вперед). Мама, мы должны знать правду.

Миссис Клэндон (вставая и поворачиваясь к ней). Глория! «Мы»?! Что означает это «мы»?

Глория (настойчиво). Мы трое. (Тон ее не оставляет никаких сомнений: она впервые пытается помериться силами с матерью.)

Близнецы тотчас же переходят на сторону противника.

Миссис Клэндон (задетая). Было время, Глория, когда «мы» в твоих устах значило: мы с тобой.

Филип (решительно вставая и отодвигая табуретку). Мы огорчили тебя. Бросим это. Мы не думали, что это на тебя так подействует. Лично я ничего не хочу знать.

Долли (соскакивая со стола). А уж я-то и подавно. Ах, мамочка, не смотри так! (Сердито смотрит на Глорию и бросается на шею матери.)

Миссис Клэндон. Спасибо, милая моя. Спасибо, Фил. (Мягко высвобождается из объятий Долли и снова садится.)

Глория (непреклонно). Мы имеем право знать, мама.

Миссис Клэндон (с негодованием). A-а! Так это ты настаиваешь?

Глория. А ты намерена вечно скрывать от нас правду? Долли. Перестань же, Глория! Это чудовищно!

Глория (с тихим презрением). Не будем малодушны. Ты сама видела, мама, что произошло с этим джентльменом. То же самое случилось и со мной.

Все вместе:

Миссис Клэндон. Что ты хочешь этим сказать?

Долли. Ой, расскажи!

Филип. Что же с тобой стряслось?

Глория. Да ничего особенного. (Отворачивается от них, идет к камину, садится в мягкое кресло чуть ли не спиной к присутствующим. Все напряженно ждут, а она бросает через плечо с деланным равнодушием.) На пароходе помощник капитана оказал мне честь просить моей руки.

Долли. Нет, моей!

Миссис Клэндон. Помощник капитана? Ты это всерьез, Глория? Что ж ты ему ответила? (Тут же одергивает себя.) Извини, я не имею права спрашивать.

Глория. Что я могла ему сказать? Женщина, которая не знает, кто ее отец, не может принять такое предложение.

Миссис Клэндон. Но ведь ты не хотела бы принять его предложение?

Глория (слегка поворачиваясь, возвышая голос). Нет. Ну, а если бы хотела — что тогда?