Поживем - увидим

Прошу прощенья. Бегу! Вернусь к девяти. До свидания.

(Весело убегает.)

Она остается посреди комнаты, глядит ему вслед.

Глория (взбешенная тем, что он посмел от нее уйти; звонко). Болван!

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Та же комната. Девять часов. Пусто. Лампы зажжены, однако шторы не задернуты. Дверь, ведущая в парк, распахнута настежь. Среди деревьев мерцают гирлянды китайских фонариков, за ними усыпанное звездами небо. В саду, заглушая шум моря, оркестр играет танцевальную музыку.

Входит официант, ведя за собой Крэмптона и Мак-Комаса. Крэмптон подавлен и встревожен; он устало и робко садится на оттоманку.

Официант. Дамы в парке, сэр. Решили пройтись взглянуть на костюмы, сэр. Вы пока посидите тут, джентльмены, а я схожу доложить о вас. (Собирается пройти в дверь, ведущую в парк, Мак-Комас останавливает его.)

Мак-Комас. Минуточку! Если придет еще один джентльмен, ведите его прямо сюда. Мы его ждем.

Официант. Хорошо, сэр. Как его фамилия, сэр?

Мак-Комас. Бун. Мистер Бун. Так как миссис Клэндон с ним не знакома, он, вероятно, даст свою визитную карточку. Его фамилия пишется так: Би-оу-эйч-эй-эн. Не забудете?

Официант (улыбаясь). Будьте покойны, сэр. Моя настоящая фамилия тоже Бун, сэр, хотя тут мне дали прозвище «Уолтер-Миротворец». Мне бы тоже следовало писать свою фамилию через «эйч», однако я воздерживаюсь, сэр, — не по чину, знаете. Отдает норманнским происхождением, сэр. А кому нужен официант с норманнским происхождением, сэр?

Мак-Комас. Ну что вы! Сказал же поэт: «Честное сердце стоит короны, а чистая вера — норманнского предка»[9].

Официант. Это, сэр, смотря какое положение вы занимаете в обществе. Если бы вы были официантом, сэр, вы бы убедились, что от чистой веры не больше проку, чем от норманнских предков. Я предпочитаю писать свое имя попроще да поглядывать в оба. Но я отнимаю у вас время, сэр. Так я скажу дамам, что вы пришли, сэр. (Проходит в парк.)

Мак-Комас. Крэмптон, я могу на вас положиться?

Крэмптон. Да, да, я буду вести себя тихо. Я буду терпелив. Я буду стараться.

Мак-Комас. Помните: я вас не предавал. Я сказал им, что во всем виноваты они сами.

Крэмптон. А мне вы сказали, что виноват во всем я. Мак-Комас. Вам я сказал правду.

Крэмптон (жалобно). Если б они только были справедливы ко мне!

Мак-Комас. Мой дорогой Крэмптон, они не будут к вам справедливы. В их возрасте этого и ждать нельзя. Если вы собираетесь ставить невозможные условия, то уж лучше нам прямо идти домой.

Крэмптон. Неужели я не имею права…

Мак-Комас (непреклонно). Прав вы никаких не добьетесь. Вот что, Крэмптон, давайте раз и навсегда договоримся! Когда вы обещали хорошо себя вести, вы что же имели в виду — воздержаться от жалоб, только пока не будет повода для жалоб? Если так, то… (Делает вид, что собирается уйти.)

Крэмптон (в отчаянии). Нет, нет! Да что вы ко мне пристаете в самом деле? Разве мало надо мной измывались, мало мучили меня? Я же сказал, что буду стараться. Но если эта девчонка снова начнет со мной так говорить и так смотреть на меня… (Хватается за голову.)

Мак-Комас (смягчаясь). Полно, полно! Все будет хорошо, будьте только сами терпеливы и снисходительны. Ну же, возьмите себя в руки — кто-то идет!

Но Крэмптон настолько удручен, что ему все равно; он почти не меняет позы. Входит Глория из парка. Мак-Комас идет к двери, навстречу ей, чтобы Крэмптон не мог слышать их разговора.

Он здесь, мисс Клэндон. Будьте с ним помягче. Я вас оставлю на минутку вдвоем. (Удаляется в парк.)

Глория с независимым видом проходит в комнату.

Крэмптон (тревожно оглядываясь). Где Мак-Комас?

Глория (равнодушно, но не жестко). Вышел, чтоб оставить нас наедине. Из деликатности, надо полагать. (Останавливается подле него и с чуть заметной усмешкой глядит на него сверху вниз.) Ну что, отец?

Крэмптон (смиренно). Ну что, дочка?*

Глядят друг на друга некоторое время с меланхолическим юмором, хотя у обоих это чувство не слишком развито.

Глория. Может быть поздороваемся?

Подают друг другу руки.

Крэмптон (задерживая ее руку). Дорогая моя, я, кажется, сегодня говорил в недопустимом тоне о вашей матери. Глория. Ах, не извиняйтесь! Я держалась достаточно дерзко сама. Но я смирилась с тех пор. О да, меня смирили. (Садится на пол возле его стула.)

Крэмптон. Что же с тобой случилось, дитя мое?

Глория. Так, пустяки! Тогда я выступала как дочь своей матери; но я не гожусь для этой роли. Я — дочь своего отца. (Смотрит на него грустным взглядом.) Ведь это будет ступенькой пониже, а?

Крэмптон (рассердившись). Что?! (Выражение ее лица не меняется. Он сдается.) А пожалуй, что и так, моя милая. Конечно, я бываю подчас раздражителен, но я знаю, что к чему, хоть и не всегда веду себя, как следовало бы. Ты можешь это понять?

Глория. Как же мне не понимать, когда я сама такая — ну точь-в-точь такая! Вот ведь — знаю, где правда, достоинство, сила, благородство, не хуже ее самой знаю… А что я делаю? Чего я только не делаю! Чего только не позволяю другим!

Крэмптон (с невольным раздражением). Не хуже ее? Ты имеешь в виду свою мать?

Глория (поспешно). Ну да, мать. (Оборачивается к нему, не поднимаясь с колен, и хватает его за руки.) Вот что: не будем предавать ее ни словом, ни помыслом. Она выше нас — и вас и меня, — неизмеримо выше. Так?

Крэмптон. Да, да. Как тебе угодно, дорогая.

Глория (такой ответ ее не удовлетворяет; отшатнувшись она выпускает его руки). Она вам не нравится?

Крэмптон. Дитя мое, вы не были на ней женаты. Я был.

Она медленно поднимается, глядя на него со все возрастающей холодностью.

Она нанесла мне непоправимую обиду тем, что вышла за меня без любви. В дальнейшем же, не спорю, обидчиком был я. (Снова протягивает ей руку.)

Глория (жмет его руку крепко и многозначительно). Смотрите же! Это опасная тема. Сердцем, моим несчастным, малодушным сердцем женщины, я, может быть, и с вами, но совесть моя с ней.

Крэмптон. Ну что ж, такое разделение меня вполне устраивает. Спасибо, дорогая.

Входит Валентайн. Глория тотчас напускает на себя высокомерие.

Валентайн. Прошу прощения. Но я не мог найти никого, кто бы обо мне доложил. Даже бессменный Уильям и тот, кажется, отправился на маскарад. Я бы и сам, впрочем, пошел, если б у меня было пять шиллингов на билет. Ну-с, Крэмптон, как мы себя чувствуем? Получше?

Крэмптон. Я пришел в себя, мистер Валентайн, хоть и не вашими молитвами.

Валентайн. Что за неблагодарный у вас отец, мисс Клэндон! Я избавил его от нестерпимой боли, а он еще меня поносит!

Глория (холодно). Мистер Валентайн, моя мать скоро придет. Ведь еще нет девяти, а юрист — джентльмен, о котором говорил мистер Мак-Комас, — должен прийти ровно в девять.

Валентайн. Он уже здесь. Я встретил его и говорил с ним. (Лукаво.) Вам он понравится, мисс Клэндон: это олицетворение интеллекта, — так и слышишь, как он ворочает мозгами!

Глория (игнорируя насмешку). Где же он?

Валентайн. Купил картонный нос и пошел на маскарад.

Крэмптон (взглянув на часы, ворчливо). Да что они, сговорились, что ли, идти на маскарад, вместо того чтобы прийти сюда, как условлено?

Валентайн. Не беспокойтесь, он придет. Ведь то было полчаса назад. Я постеснялся попросить у него взаймы пять шиллингов, а то бы я и сам пошел; так что я стоял в толпе и любовался маскарадом из-за забора, пока мисс Клэндон не ушла в дом.

Глория. Иначе говоря, вы уже до того дошли, что преследуете меня повсюду и, не стесняясь людей, пялите на меня глаза.

9

Стр. 603. «Честное сердце стоит короны, а чистая вера — норманнского предка» — строка из стихотворения А. Теннисона «Леди Клара Вир де Вир».