Страница 11 из 34
Но вернёмся к застолью.
– Я желаю прожить тебе сто лет, – произнёс он, целясь полной рюмкой в хозяйку квартиры, свободной рукой проверяя состояние рубахи внизу под галстуком. – Прожить сто лет и… – загадочная пауза. – И умереть! – Дальше уже с оглядом всех присутствующих: шутка, мол, поймите правильно… – И не просто умереть, а погибнуть. И не просто погибнуть, а чтоб тебя убили. И не просто убили, а из-за ревности… Ха-ха-ха. Вы понимаете – в сто лет и из-за ревности? Ха-ха…
Он звонко чокнулся со всеми. Со мной же не просто чокнулся, а и облил немножко. После томатного соуса водка на лацкане моего пиджака не так расстроила.
«Узкий круг» был в той стадии сугрева, когда все говорили разом и о разном и никто никого не слушал. Впрочем, утрирую. Беседующие (скажем так) составляли чёткие пары: Штабс-Капитан – Графоманка, её лысый супруг – Сара Бернар, Пацанка – ваш покорный слуга, и между нами – неугомонный Пузо. Он бесцеремонно, то у меня под носом, то за спиной клеился к ней. Та отмахивалась от него, смеялась, открыто издевалась – ему хоть бы хны, ни гордости мужской, ни шиша. Вот такой среди парочек треугольник. Я не горел желанием взять в этой возне верх (хотя кто без самолюбия?), но она всячески пыталась удержать меня около себя. Нам было о чём поговорить. В итоге же приходилось слушать, как она пикируется с Пузо, и невольно слышать других…
– Я изучал систему Станиславского и хорошо знаю психологию – Спиноза, Фрейд… – вещал лысый миллионщик, картавя. Точнее сказать, он не картавил, произносил всякое «л» мягко, с мягким знаком. Сказанное звучало так: – Я изучаль систему Станислявского и хорошо знаю психолёгию…
Он сидел с Сарой Бернар на софе и поглаживал её дородную ногу повыше колена.
Кто танцевал, кто покуривал, кто бродил где-то не в поле зрения…
Появились новые представители творческой интеллигенции – бородатый скульптор и усатая архитекторша.
Миллионщик с Сарой Бернар уже топтались под музыку посредине комнаты. При этом он доказывал, что черепная коробка мужчины должна быть чистой от волосяного покрова, дарованного нам старшим братом-питекантропом. Сарочка Бернар была согласна с ним и ласково провела ладошкой по его гладкому огурцевидному затылку.
Скульптор с архитекторшей догоняли общество за столом, сменив рюмки на стаканы.
Штабс-Капитан с грудастой графоманкой исчезли.
Пацанка положила в полумраке свою руку на мою и пригласила танцевать.
Из небытия возник супруг Сары Бернар.
Он стоял у книжного шкафа и наблюдал па-де-де жены с новым в своей сложной семейной жизни персонажем. Он стоял, скрестив руки на груди, под конской чёлкой его сверкали огнём два кузбасских антрацита. Это был не тряпка, не кисель, а муж, готовый чёрт знает на что за ради своей потрёпанной чести.
А те его не видели.
– Сюмюэль Джонсон говориль, что второй брак – это победа надежды над разумом, – пытался перекричать стерео своей луженой глоткой лысый и беззубый, раскачивая торсом и опуская руку всё ниже и ниже по рельефному огузку партнёрши.
Они вообще никого не замечали. И до них тоже никому не было дела, кроме, разумеется…
Он откинул чёлку с антрацитов и схватил лысого за преступную руку:
– Ты, козёл паршивый!
– Кто козёль? – не понял миллионщик и оттолкнул хозяина квартиры. Миллионщик, как и я, в гостях здесь был впервые и мужа Сарочки Бернар не знал. Тот атлетическим сложением не отличался. Худенький, голова только большая. И то не голова, а лишь волосы на ней огромной шапкой. Толчок был сильным, и худенький художник, распахнув тощим задом дверь, вылетел из комнаты. Миллионщик ринулся следом, должно быть, добивать. Сара Бернар ойкнула и побежала за ними. Я секунду помедлил в нерешительности и тоже направился за ними. Но опоздал. Миллионщик с хозяйкой уже возвращались. Миллионщик оправдывался:
– Откуда я зналь, что он твой муж!
Та успокаивала его:
– Не переживай. Он всегда так – убежит, потом вернётся.
Того, о ком говорили, видать не было, значит, опять где-то на стороне зализывал свои обиды.
– Вы куда? – наткнувшись на меня, спросила Сара Бернар удивлённо.
– Покурить, – соврал я не совсем удачно: все видели, что я не курю, а курящие курили не сходя с места.
В подъезде было прохладней, но пахло мочой. Я решил выйти на свежий воздух.
Я не помнил, на каком этаже нахожусь. У дверцы лифта увидел большую цифру три. Невысоко, можно и так спуститься, и я поскакал вниз, бегло разглядывая в тусклом свете шедевры настенной живописи и размышляя о богатстве фантазии юных художников.
Между вторым и первым этажами кто-то кого-то зажимал. Почти так, как на рисунке над их головами. Я сделал вид, что не заметил… Это были Штабс-Капитан с графоманкой.
Я стоял у подъезда и взирал на яркие осенние звёзды, точно со дна гигантского колодца, стенами которому служили многоэтажные дома-коробки, плотно обступившие двор. Во дворе ни человечка случайного, хотя время ещё не позднее. Колодец и есть колодец, только светлячки окон свидетельствовали о какой-то теплящейся здесь жизни. На душе сумеречно, бесприютно, и я двинулся обратно.
Между первым и вторым этажами, у мусоропровода, шла потасовка. Возились Штабс-Капитан с миллионщиком. Около них кудахтали Сара Бернар с графоманкой, вертелся Пузо.
– Чужих жён лапать, а-а! – рычал миллионщик.
– Держал бы её за юбку, – отвечал глухо Штабс-Капитан. Вывернутый наизнанку пиджак моего друга накрыл ему голову, и он бубнил неразборчиво, как в палатке. У миллионщика двубортный пиджак был на месте, только рукав отошёл от плеча.
Я кинулся разнимать…
Тут пиджак слетел с головы Штабс-Капитана, и он тут же словил в глаз.
– Бр-р, – сказал он, уходя от второго удара, выдернув из скрученного рукава руку и по-боксёрски, без замаха, прямым в фас поставил в затянувшейся полемике точку.
Всё бы ничего, да он выбил беззубому миллионщику его последний передний зуб. Миллионщик потом долго смотрел в зеркало, трогал раздутую верхнюю губу, ворчал, жестикулировал, строил рожи, прикидывал, как он теперь выглядит, не изменились ли черты лица, дикция…
Потом опять все вместе и дружно за одним столом пили. И миллионщик говорил мирно:
– Всё равно он у меня быль гнилёй и шаталься.
С обеих сторон, тесно прижавшись, потчевали его графоманка и Сара Бернар.
Сарочка спрашивала:
– Почему ты не вставишь себе пластмассовые?
– Потому что некогда, – отвечала за мужа графоманка.
Застолье приобрело новое качество. Оно стало спокойнее, трезвее как-то, взрослее, что ли. Исчезла суетливость, присутствующая в любой полуновой, полузнакомой компании, погасла ревность, втихомолку спевшиеся дуэты приобрели временную легальность.
Штабс-Капитан, освещённый блаженной улыбкой и лиловым фонарём под глазом, с разрешения партнёра по боксу топтался под тихую музыку с его тоненькой, персястой супругой. Пузо на софе доказывал что-то Саре Бернар и Пацанке, случайно прикасался к последней, приобнимая ненароком.
Я оказался рядом с беззубым миллионщиком. Сначала за рюмкой, затем у книжного шкафа, а потом в туалете по совместной естественной надобности. На бачке унитаза сидел привязанный за лапу ворон (или ворона, или грач – не разбираюсь в них) и слушал нашу беседу, покачивая головой (странные причуды у этих актрис. Я знал одну, она в ванной держала ондатру). Замечу, не очень приятное занятие оправляться под прицелом огромного, пощёлкивающего, как ножницы, клюва. Что у него там в его вороньей башке – кто знает?
Миллионщик был хладнокровнее (или пьянее?) и спокойно делал своё дело, продолжая разговор, вернее, монолог или даже речь. Может, вообще не заметил гигантской чёрной птицы на белом бачке?
Говорил он напористо, можно сказать, убедительно. В этом отношении было у него нечто общее с Пузом. Только напирал темпераментнее и громче.