Страница 41 из 41
Оказалось — одна женщина несет другую. На руках, как ребенка. Круглая пучеглазая голова свесилась к полу.
Подхватив эту ношу, крякнул — в оболочке Калидия тяжелее раза в два. Весит как двухметровый накачанный мужик. Как только поднял девушку, перехватив на плечо, женщина молча встала, глядя в никуда красивым неподвижным лицом. Очень похожа на дочь. То есть, конечно, наоборот, но не суть.
— Иди за нами! — сказал я ей, вовсе не уверенный, что она послушается. Я ж ей не начальник.
Но женщина пошла. Не помогая, но и не мешая.
— Что с ней? Она ранена? — кинулась к нам Алька.
— Дверь держи! — рявкнул я.
Мы ввалились в пыльную прихожую неизвестно какого дома, неизвестно какого мира, и дверь закрылась за нами.
Пнул ногой одну дверь — кухня, пнул вторую — гостиная, стоят кресла. Третью уже сообразила раскрыть передо мной Алиана. Столовая — длинный стол, стулья, шкафы, ещё какая-то хрень. Я дотащил Калидию и, поднатужившись, водрузил на столешницу. Не операционная, но сойдёт. И что дальше?
— А как её, ну… раздеть? — спросила Алька.
Кто бы мне сказал…
— Каличка, ну, дорогая, ну, пожалуйста! — сказала девушка, припав к бронированной груди. — Позволь нам тебе помочь!
«Каличка»? Серьёзно?
— Ты крутая, ненавидишь слабость, но я тебя прошу! Ради меня!
«Чёрта с два она тебя слышит в этой своей кожуре», — хотел сказать я, но не сказал, потому что оболочка взяла, да и раскрылась.
— Спасибо, ты умничка! — начала она и осеклась.
То, что лежит внутри… Дети Бухенвальда с фотографий прошлого века выглядят по сравнению с ней упитанными младенцами из рекламы молочных смесей. Я как-то видел мумию фараона в музее, так она смотрелась поживее. Кажется, оболочка раскрылась не потому, что Алька омыла её слезами любви, а потому, что место хозяина вакантно.
Я осторожно завёл руки под шею и поясницу и поднял почти ничего не весящее теперь тело. И всё же, всё же…
— Быстро, убери это, — скомандовал я.
— Она умерла? — спросила Алька.
— Говно это со стола бегом! — заорал я.
Алиана потащила оболочку со стола, и та мягко сползла на пыльный пол. Я положил девочку на полированную поверхность, прижал одну ладонь к грудной клетке, другую ко лбу.
— Она жива?
— Не думай об этом! — сказал я резко.
— Но…
— Выйди из комнаты!
— Но я…
— Выйди из комнаты, если получится — из дома, отойди как можно дальше! Не думай о ней! Ни в коем случае не думай о ней! Хотя бы полчаса.
— Но как…
— Думай о белой обезьяне, думай о нарядах, жалей себя, пой песни, молись, мастурбируй — что хочешь делай, но о ней забудь! Её нет и никогда не было, ты с ней не знакома, вы никогда не встречалась, ничего у вас не было, ля-ля-ля. Поняла?
— Нет. Я не могу…
— Это приказ, блядь! Какого хуя, рядовой Алька? Команда была — съебать и забыть! Команду исполнять!
— Есть исполнять! — вымелась, наконец.
Не знаю, что получится, но вдруг её не заденет мой откат? То, что я собираюсь сделать, будет, пожалуй, покруче, чем простреленное сердце Змеямбы.
— Тебе бы тоже свалить, кибермамаша, — обратился я к матери. — Иди, иди за ней.
Женщина не отреагировала. Стоит, смотрит на лежащее на столе тело. Нет, не тело, ещё не тело. Чуть-чуть, крошечка, капелька жизни есть. Авось, хватит.
— Да и хер с тобой, — буркнул я и тут же забыл о ней.
***
Я никогда не учился тому, что делаю. Об этом нет книг, для этого нет коучей. Наверное, я не уникален: если Мультиверсум бесконечен, то уникальность статистически невозможна. Но я не слышал о таких, как я, и, тем более, не встречал. Я чёртов самоучка, изучающий свой талант методом тыка. Я до сих пор не понимаю, что именно делаю — меняю мир, меняю один мир на другой, изменяю человека, подменяю человека, меняю судьбу, ворую судьбу, ломаю судьбу, убиваю судьбу… Я даже не знаю, есть ли судьба вообще. Но плата точно есть. Платить приходится всегда.
Плевать в потолок, рисовать картинки, делать из больной девочки здорового мальчика? А вот хрен тебе, Док. Делай из мёртвой девочки живую за те десять ударов сердца, что ей остались. Тяни через колено мир на референс, пока кто-то из вас не лопнет.
Этот мир не особо против. Мы ему чужие, мы тут никто, ввалились незваными, не проросли в событийный фрактал. Ему всё равно, умерла девочка или выжила. Это глупое, кривое объяснение. У мира нет желаний. Он тупой. Как кирпич. Который упадёт на голову не потому, что ненавидит людей. И не потому, что любит падать. Просто упадёт. Или нет. У меня нет слов, чтобы описать, что я изменил, чтобы Калидия под моей рукой задышала. Чем подтолкнул, когда она балансировала на последней грани. Но я стою, она дышит. Худая, как запущенная анорексичка, но в соревновании с мумией уже есть шансы.
— Принеси воды, — сказал я её матери. — У девочки обезвоживание.
Понятия не имею, есть ли тут вода, но женщина молча развернулась и вышла.
Чувствую себя так, как будто поднялся бегом на сотый этаж. Но это ничего, это пройдёт. Мир вокруг кажется слегка не таким, как всегда, но это, наверное, пройдёт тоже. Я неплохо пнул Мироздание в ленивую жопу, и она до сих пор слегка вибрирует. Наверное. Или нет.
— Док, она жива? Она будет жить?
Вот вам и все приказы не думать.
— Жива. Будет, — ответил я через силу. Устал. — Было бы неплохо найти ей еды. Лучше что-то типа лёгкого бульона для начала. У неё сильное истощение, может печень пострадать.
— Там, представьте себе, как раз… — Алька подняла глаза от Калидии на меня и резко замолчала.
—Там как раз что?
— Михл, что с вами?
— А что со мной?
— Вы… Вы разве были такой старый?
— Только заметила?
— Нет, там зеркало, в простенке, посмотрите!
Зеркало пыльное, мутное, а главное — из него на меня смотрит какой-то старик. Седые волосы, залысины, морщинистый лоб, выраженное опущение скулового жира, глубокие носослёзные и носогубные складки, отчётливые брыли, подподбородочный валик, провисание кожи шеи, опустившиеся края платизмы. Сколько ему? Шестьдесят пять? Семьдесят? Пытаюсь протереть стекло, чтобы разглядеть детали, но не помогает. Старик не в фокусе, да само зеркало…
— Чёрт! — сказал я с чувством. — Кажется, мне нужны очки!
_______________________________________________________
Конец первой части.