Варела

— Нет, — затряс я головой, — мне напиваться нельзя… Последствия могут быть.

Последний раз напивался давно, по молодости….

Незаметно для себя, находясь в расслабленном, и каком-то полусонном состоянии я стал рассказывать Илье, эту историю.

В мою бытность, когда учился в институте, подрабатывал сторожем в школе. Если в рабочие дни сторожил только по ночам, то по выходным дежурить получалось сутки. А в воскресенье, после обеда всегда были гости. Стучатся, спрашиваю:

— Кто?

— Группа здоровья! — бодро отвечают за дверями.

Это физрук Олег Николаевич со своим другом и коллегой физруком первой школы Сергеем пришли. Приходили они не пустые, ящик пива с собой как минимум. А ещё значки, монеты, дефицитные книги, марки… Все, что на книжной толкучке у кинотеатра выменяли. Тогда многие коллекционировали, и сборища коллекционеров было каждое воскресенье. Помню за двухтомник «Фаворита» В.Пикуля книголюбы сто рублей просили, дешевле не продавали. Я сам тогда очень выгодно поменял свои джинсы на две подписки Р.Л.Стивенсона и Джека Лондона. Хорошие книги. Они до сих пор у меня, потрепанные порядком, но живые. А вот джинсы эти сто процентов — давно выкинули.

О чем это я? Ах, да… Так вот сидел иной раз с ними, когда звали, пиво пил с физруками под интересный разговор о всяком разном. А один раз они принесли помимо пива бутылку водки «Золотое кольцо». Солидная такая бутылка, с ручкой, емкостью 1,75 литра. Помог я её физрукам приговорить, а потом сверху бутылок надцать пива Жигулевского. Когда они ушли, был в состоянии только двери за ними закрыть и спать отвалился. А проснулся от шума среди ночи. Кто-то отчаянно — то ли рычал, то ли выл. И грохот. Били чем-то тяжелым по железу.

Прислушался. Звук шел вроде со стороны спортзала. Там в спортзал вход прямо, а налево вниз по лестнице вход в подвал. Вход в подвал практически всегда был закрыт на металлическую решетку и навесной замок. В подвале поимо сантехнических и водопроводных труб был тир, и ученики на уроках начальной военной подготовки ходили в него стрелять из мелкашек. И особо его закрывать смысла не было, как бы не одно обстоятельство. Там из подвала были два выхода на улицу, на школьный двор. И двери сто раз битые и перебитые, одно название. Школьники их часто взламывали, чтобы было, где украдкой покурить. Поэтому особой надежды на них не было. И чтобы через подвал никто не проник в школу, замок и был повешен на решетки. Ключ от замка, наверное, был только у завхоза и учителя НВП.

И вот подошел я к решетке и вижу около неё двое. Медведь темной такой окраски, не бурый, но и не гималайский, не знаю какой породы. Стонет почти по-человечески, рычит, воет, и об решетку боком бьется. Словно больно ему, зуб там болит что ли, и он, чтоб боль заглушить, бьется со всей силы, чтобы одну боль, другой заглушить. Но испугал меня не он… А второй посетитель. Девочка лет семи, в платьишке, стрижка каре, и огромные, таких у людей не бывает, темные глаза на пол лица размером. Испугали не глаза, а лицо. Лицо совершенно лишенное эмоций. На стене в общественном туалете, гораздо больше чувств, чем на её лице. Мертвое. Холодное. Девочка ничего не делала. Она спокойно, и без движений стояла у решетки и, не отводя глаза, смотрела на меня, совершенно не обращая внимание на медведя. А медведю было плохо. Жалко было мне его… И что делать? Как они там оказались? Двери с улицы были не взломаны, как в очередной раз, я проверял. И появление этих двоих моя и целиком моя вина. Я давно подозревал, что все мои ночные кошмары однажды могут вырваться в этот мир…. Но тогда я спал в отключке, пьяный и совершенно не помнил, что мне приснилось. И что я сделал, как думаешь?

Илья недоуменно дернул седыми бровями.

— Бежал как трус. Сдал смену, пришедшей утром техничке и убежал на занятия в институт. Никому ничего не сказал о двоих в подвале за решеткой.

— Что было потом?

— Умерли они оба, и как я потом узнавал, в один день. Девочку отдали в детский дом для неполноценных, поскольку говорить она не говорила совсем. А медведя отдали в местный цирк. Дрессировки он не поддавался, Рычал и стонал двое суток, ничего не ел. А потом умер. Девочку тоже нашли утром мертвой в кроватке. Она лежала в позе эмбриона, поджав под себя ноги. А на лице было неописуемое выражение жуткой боли и страдания. Я так думаю, зря их разлучили, это был симбиот..

— Засиделся я у тебя Илья, спасибо тебе за всё. Пора мне домой. Там Ольга меня оплакивает, дети на похороны собираются, а я тут сижу…

Закончил я говорить, и поднялся с табуретки.

Занятное было дело с Машей и Медведем, как назвал его для себя Краевский, аналогия сама собой напросилась. В деле было указано, что медведь был какой-то помесью бурого и гималайского. А с девочкой полная неопределенность. Ребенок не истощен, не заброшен, а наоборот аккуратно и чисто одет, а вот родители не нашлись… На русском не говорила, и вообще не говорила. Хотя первичный медицинский осмотр нарушений не выявил. Вскрытие же показало огромную раковую опухоль в брюшной полости с метастазами по всем органам. Медведь, же помер от невыясненных причин. Его понятное дело, никто не вскрывал.

Сергей отхлебнул кофе и посмотрел на часы. Время восемь. Звонить ещё можно, не поздно. Звонить по телефону он собирался не домой, а Павлу Сергеевичу Афанасьеву. Во-первых, сообщить о смерти Колдуна, а во-вторых, и оно же все-таки во-первых, ему жутко хотелось узнать у очевидца тех событий, как Кудряшов избавился от наваждения с проклятым рублем? Рубль лежал в конвертике перед Краевским на столе, и у лейтенанта крайне чесалось, вытащить его из конверта и повертеть в руках. Прям, до жути хотелось. Не только подержать, но оттереть черную патину, чтобы заблестел и радовал глаз. Вот, же напасть! Сергей к рублю специально не прикасался. Боялся, что вместо того, чтобы убрать его с глаз долой в сейф, он не удержится, а вытащит, чтобы пощупать. Ощутить холодный металл, кончиками пальцев. И Краевский не выдержал, набрал номер. Телефон ответил сразу, словно был у хозяина в руках.

— Слушаю, — сухо треснуло в трубке.

— Добрый вечер Павел Сергеевич, вас беспокоит лейтенант Краевский.

— К-хы, — хмыкнуло в трубке, — беспокоит меня запор и бессонница, а лейтенант Краевский мне звонит как слышу… У тебя ко мне вопросы, как понимаю?

— Да, Павел Сергеевич, есть вопросы, конечно, — смутился Сергей, — но есть и новости. Колдун умер…

— Как умер? Убит, при задержании? — всполошились в трубке.

— Нет. Просто умер. Причины покажет вскрытие. Он сейчас в городском морге…

— Понятно, — холодно отозвался Афанасьев, — Только непонятно какие теперь могут быть вопросы?

— Да, вопрос, честно, говоря, один, — замялся Краевский.

— Ну, если один, то спрашивай.

— Каким образом Кудряшову удалось избавиться от наваждения проклятого рубля?

— Дела забытых лет…, - разочаровано отозвался Павел Сергеевич, — Очень просто. Помогли Кудряшову избавиться. По моему заказу был изготовлен специальный заговоренный конверт, в который рубль поместили. И крайне не рекомендовали говорить про предмет проклятый. Несчастливый и только. Он так и в деле, по-моему, проходил, как «несчастливый рубль».

— Спасибо за ответ, — произнес лейтенант, и обнаружил, что в трубке уже короткие гудки.

Да и ладно! С легким сердцем он без опаски взял со стола конверт с рублем и положил в сейф.

Потерянность, вот, наверное, что ощущала та девочка, оказавшись в нашем мире. Я это ощутил сполна, когда, переместившись на дачу свояка, жену там не обнаружил. Где? Куда она могла уйти? Скорее всего, вернулась домой, в нашу квартиру. Меня нет, преследовать её никто не будет. Портал, чтобы попасть домой, никак не открывался. Даже не представлял, что такое может быть? Я ведь уже почти поверил в своё всемогущество, когда разом шагнул из морга в дом векхтера. И тут заметался как тигр в клетке, не зная, что предпринять. Потом успокоился. Переоделся в свою одежду, которая тут на даче была. Одиннадцать часов вечера. Автобусы уже не ходят, но промедление смерти подобно. Думать о том, что Оля сейчас сидит и плачет одна, в пустой квартире, было для меня невыносимо. Пойду пешком, как есть. Пусть в два часа ночи дома окажусь, но все равно лучше, чем … Всё меньше будет плакать. И я пошел. Бодро хлюпая ногами по мутным лужам, и ориентируясь по темнеющим в ночи заборам.