Страница 34 из 84
— Пока мы наедине, давай по-простому, Александр. — улыбнувшись отмахнулся патриарх Петроградский и всея Руси. — Через несколько минут тебе предстоит пройти важнейшую процедуру в своей жизни. Ты станешь первым лицом государства, пусть об этом и будут знать единицы. Для многих правителей она стала бы просто очередным пунктом в бесконечном списке обязательных дел. Но не для тебя. Проблема же в том, что на твоей груди я не вижу креста.
— Да… на ней его нет. — признался я. — Боюсь я… нет, не подумайте, я не отношусь к церкви плохо. Уважаю православное христианство. Как и любую другую религию, впрочем. Только вот… обстоятельства заставляют смотреть меня на мир иначе.
— Да, я понимаю. — улыбнулся патриарх. — Мне немного рассказывали о тебе. Восточные духовные практики, занятия йогой, чудесные выздоровления и даже спасение матери-императрицы. Одни назвали бы твои действия провидением, другие заговором самого сатаны. Но у нас не средние века, чтобы сжигать тебя на площади.
— Ну, в свое оправдание могу сказать, что способен твердо доказать существование души. — улыбнулся я. — По крайней мере я не только верю, но и знаю.
— Это… действительно важно. — кивнул патриарх. — И лет сто пятьдесят назад, если бы ты сумел это доказать, тебя бы разом возвели в ранг святых. Вот только вся Земля уже в курсе существования божественной энергии и материи. Резонанс стал неотъемлемой частью нашей жизни.
— Да, тут я немного опоздал. — усмехнулся я, разводя руками. — Признаю.
— Это хорошо. — вновь улыбнувшись кивнул Филарет. — В иной ситуации я бы потребовал изменить сроки обручения. Пройти тебе через крещение, и только потом допустил к обручению. Но, к счастью, у нас есть другой вариант. Сегодня мы обойдемся отпущением грехов. А вот в следующий раз, тебе придется… Император не может быть язычником, агностиком… или даже буддистом. Только православным.
— Ну не правоверным мусульманином — уже хорошо. — чуть улыбнувшись ответил я. — Хотя мне и странно, что вы с такой легкостью о подобном говорите.
— Странно? Ну что ж, возможно, сын… божий. — чуть улыбнувшись проговорил Филарет. — Со стороны это может казаться необычным или даже не логичным, но все что я делал — делал для своей паствы. Я не отлучил твою мать, хотя она сопротивлялась и не отпускала тебя. Я позволил ей во второй раз выйти замуж, желая ей и всей империи счастья и мира. Но я же позволил и поддержал твоего дядю, когда он пришел ко мне с законом о возвращении к старозаветным порядкам бракосочетания. Все для сохранения Империи и твоей семьи.
— Если империя падет, православию тоже окажется не сладко. — предположил я. — Особенно если власть захватят какие-нибудь безбожники.
— Истинные верующие пройдут через все трудности и испытания со стойкостью. — уверенно проговорил Филарет.
— Гхм. А мне казалось, что они их должны принимать со смирением. — нахмурившись проговорил я.
— Перекрестись, и казаться перестанет. — ответил с улыбкой Филарет. — Начнем с самого большого греха и главной заповеди — не убий. Убивал ли ты сын божий?
— Убивал, святой отец. Убивал из самообороны, по случайности и из необходимости. Пусть век мой был не долог, но приходилось делать всякое. — вздохнув проговорил я.
— И сколько же ты убил? — нахмурившись спросил Филарет.
— Лично? Десятки, возможно, сотни. — ответил я, еще больше нахмурившись и пытаясь хоть примерно провести расчет. — Во время штурма моего первого фрегата, во время боя на перевале, во время сражения за дворец в Ашхабаде. Но куда больше погибло по моему прямому приказу, во время воздушных сражений. Воздух не вода, после падения с полукилометровой высоты в горящем корабле никто не выживает. А мы сбивали их десятками. Учитывая последний крейсер… думаю около пяти… возможно шести тысяч.
— Многовато для юноши, и капля в море для государя. — покачал головой Филарет. — Я отпускаю тебе этот грех, ведь ты творил его для защиты себя и государства.
— Все верно, ваше святейшество. — кивнул я. — Никогда не стремился убивать первым, и не испытываю от этого удовольствия. Даже если это сделано хорошо.
— Славно. Что на счет второй заповеди — не укради? — посмотрел на меня патриарх. — Случалось ли тебе брать чужое, Александр?
— Случалось, святой отец. Я крал в приюте, и забирал силой во время войны. Даже мой флагман, фрегат Гнев империи — кто-то обязательно скажет, что я украл его у англичан и османов. — ответил я, заставив патриарха нахмурится вновь.
— Взятое в бою — не кража, а военная добыча. А если во имя господа — то и вовсе благое дело. — наконец ответил Филарет. — Ты забирал ради выживания, а не для самоудовлетворения. Я отпускаю тебе этот грех. Что с прелюбодеянием?
— У меня есть девушка, которую я… люблю. — проговорил я, и почувствовал какие простые и правильные это слова. — Мы не женаты, и вряд ли сможем. Но она прошла со мной через многие горести, печали и трудности, не отступая от меня ни на шаг.
— Хм. И все же ты решил жениться на княжне Морозовой. — проговорил патриарх. — Раньше, я бы сказал, что это великий грех. Но тут я сам виноват, и этот грех я тебе отпускаю. А чтобы более, сын мой, ты меня не смущал, я просто буду называть тебе грех, и если ты чувствуешь его за собой говори «грешен», и я тебе его отпущу…
Ну что сказать, есть такое выражение «виновен по всем пунктам», но то ли патриарх попался понимающий, то ли его достало перечисление и первых трех пунктов, но с покаянием и отпущением грехов мы закончили довольно быстро. После этого меня причастили, дали попить винца и съесть хлеба, а после отвели в небольшую коморку, находящуюся у главного зала.
Через небольшие щели в дверях я сумел разглядеть стоящих в зале гостей и священнослужителей. Набилась настоящая толпа. С облегчением я обнаружил обоих Суворовых и Багратионов. Даже Василия, стоящего у самого выхода. А вот княжны Ляпинской нигде не было видно. Может не пожелали ее видеть на торжественном мероприятии, а может она просто не успела добраться после звонка распорядителя.
— Дети мои. — начал речь Филарет, взойдя на кафедру. В своем золотом убранстве он выглядел чуть ли не более величественно и богато чем Петр. — Сегодня мы собрались здесь, чтобы совершить святое таинство. И это не простые слова, ведь каждый из вас знает, что говорить о произошедшем нельзя, пусть это и прозвучит грубо, но это тайна не только мирская, но и духовная.