Концерт для скрипки со смертью

– Я полагаю, что найденный скальпель и был тем самым орудием?

– Никаких причин предполагать обратное.

– Меня удивило количество крови.

– Кто бы мог подумать, что у этого парня столько кровищи внутри, а? Ну, это был очень мощный разрез, скажем так. Сердце могло успеть сократиться еще раз или два. А алкоголь расширяет кровеносные сосуды.

– Алкоголь?

– «Капли датского короля» для храбрости. Или шотландского в данном случае. Я сам чуть было не опьянел, когда вскрыл желудок. Там, должно быть, было побольше четверти бутыли скотч-виски, только что выпитого. Как я понял, тебя версия самоубийства не очень устраивает?

– А ты понял? Нет, на самом деле мне скорее хотелось бы, чтобы это так и было, но только я не думаю, что это самоубийство.

– Как и я.

– Такая уверенность, Фредди? Это что-то не похоже на моего осторожного старого доброго трупореза, – сказал Слайдер с легкой усмешкой.

– Во-первых, я не верю в такой разрез с первой попытки. Во-вторых, у него на одном из передних зубов совершенно свежий скол. Такого рода вещи случаются, когда кто-нибудь насильно заставляет тебя пить из горлышка бутылки, а ты сопротивляешься.

Слайдер молчал, пока этот холодящий новый образ добавлялся к сложенному сценарию.

– Чтобы он не очень отбивался, я думаю, – наконец пробормотал он.

– Или добавить оттенков к мотивам самоубийства, не знаю. В общем, тебе придется продолжать поиски твоего левши-убийцы, как любому заправскому сыщику из романов Кристи.

– Смешанная метафора, – предупредил его Слайдер. – Или, по меньшей мере, смешение среды. Как бы то ни было, имея скальпель, мы теперь будем искать левшу-хирурга.

– Хирурги умеют резать обеими руками, ты, невежда!

– В самом деле?

– Разумеется. И я умею. Серьезно, ты не знал этого? Кстати, раз так, мое замечание может дать какую-то пользу?

– Никакой. Точно как у Агаты Кристи, – Слайдер был рад перемене темы. – Хотя я предполагаю, что любой человек с театральными замашками, который задумал самоубийство, может иметь достаточно дурного вкуса, чтобы оставить мелодраматическую записку. Но был ли левша-убийца настолько умен, чтобы попробовать этакий двойной блеф? Я так понял, что ты не нашел никаких царапин? – с тоской в голосе уточнил он. – В конце концов, его же как-то должны были заставить написать эту записку. И ты не мог найти для меня поцарапанную кисть?

– Если только он не был большим храбрецом, то одного прикосновения острого лезвия к его шее могло быть достаточно, чтобы он написал все, что от него потребуют, – указал Камерон.

– Он не был большим храбрецом, – со вздохом сказал Слайдер, вспоминая скрюченного над кружкой пива больного от страха музыканта. Храбрец умирает один раз, вспомнил он где-то вычитанную фразу, а трус – во много раз больше.

Атертон и КЖД Суилли поехали вместе допросить Элен Моррис, и по возвращении Атертон выглядел печальнее и умудреннее, чем утром.

– Она была немножко расстроена, – объяснил он Слайдеру, пряча глаза.

– Сядь и посиди, – посоветовал Слайдер, – а то у тебя такой вид, будто тебя поколотили.

– Такой же и у вас, – возразил Атертон и открыл рот еще раз, чтобы выложить своему шефу еще что-нибудь столь же приятное и вежливое, но тут же мудро передумал и уселся в кресло, уложив длинные руки на край стола Слайдера. – Ну, она опознала почерк Томпсона на записке, – сказал он после паузы. – Почерк его левой руки, как она сказала.

Брови Слайдера поползли вверх. Атертон скорчил гримасу.

– Саймон Томпсон мог пользоваться обеими руками. От рождения он был левша, но игра на скрипке вынудила его переучиться на правую руку. Нельзя играть на скрипке наоборот, потому что струны оказываются не в том порядке, и ты будешь вести смычок вверх, когда все остальные ведут его вниз.

– А это неправильно?

– Некрасиво и неудобно. В любом случае Моррис сказала, что писать он мог обеими руками, но обычно для письма пользовался правой, хотя все другие дела мог делать обеими одинаково хорошо.

– Есть хоть что-нибудь в этом проклятом деле, что когда-нибудь поведет нас прямо вперед?

– Для меня это выглядит достаточно прямо, шеф. Будучи под действием эмоционального стресса, вызвавшего самоубийство, он бессознательно вернулся к врожденным качествам левши.

– А надколотый зуб?

– Предположим, у него тряслись руки. Он мог бы и сам себе его повредить.

– Хотел бы я думать так же, как ты, – покачал головой Слайдер. – Но передо мной стоит образ этого кролика в человеческом обличье, которому угрожает некто очень бесчеловечный, вооруженный острейшим лезвием, и, настолько этим напуганный, он пишет под диктовку эту записку, но в последней отчаянной попытке рассказать миру, что все на самом деле не так, как должно будет выглядеть после его гибели, он пишет ее левой рукой, что даст понять хотя бы Элен Моррис, что здесь что-то по меньшей мере необычно.

– Но ведь он перерезал себе горло левой рукой.

– Убийца, который очень умен, как мы уже знаем, заметил, что его жертва – левша, вот и перерезал ему горло соответствующим образом.

Атертон поднял руки и вновь уронил их.

– Ну, это уж чистый Ханс Христиан Андерсен! Все увязано. Если убийца такой уж умный, почему он не сделал разрез более похожим на самоубийство?

– Возможно, он не знал своей собственной силы. Более вероятно то, что он понимал, что Томпсон не будет тихо и спокойно сидеть и дожидаться, пока его будут красиво и артистично обрабатывать скальпелем. Один быстрый и мощный порез, и дело сделано.

– Ладно, пусть я придурок, – вздохнул Атертон и потер тыльную сторону левой ладони пальцами правой руки. – Только все это выглядит несколько слабовато. Если это Томпсон убил Анн-Мари Остин, а потом пошел на самоубийство, тогда все приобретает смысл и выглядит намного проще...

– ... А мы все едем по домам пить чай, – закончил за него фразу Слайдер. Теперь он понимал, что даже у Атертона бывали моменты, когда ему хотелось уйти от реальности. – Знаешь ли, жизнь не бывает настолько симметричной.

– И все равно, нет никаких доказательств, что это было не самоубийство, – стоял на своем Атертон. – Только ваша артистическая чувствительность.

Слайдер некоторое время хранил молчание.

– Что-нибудь удалось нащупать в «Собаке и Мошонке»?

– Пока ничего. Но я еще не закончил и совершенно уверен, что Хильда что-то знает. Сегодня вечером еще раз попробую расколоть ее.

– У Хильды всегда такой вид, как будто она что-то знает, – предостерег Атертона Слайдер. – Смотри, не попадайся в старую ловушку.

– Нам просто необходимо найти что-нибудь, что можно показать на совещании. Супер собирается задать несколько вопросов насчет того, чем это мы тут занимаемся целыми днями.

– Выкинет в окно наши яйца, как пить дать.

– Да, но oeuvre – это не совсем то, что oeuf[8].

– Повтори еще раз?

– Проехали. Вечно я мечу бисер перед свиньями.

– Хорошо, что мечешь бисер, а не яйца... всмятку, – ехидно улыбнулся Слайдер.

Молодой человек был аккуратно одет, говорил спокойно и был понятлив – о таком свидетеле мог бы только мечтать любой полисмен.

– Я приметил эту машину, потому что это был «Эм-Джи-Би Роудстер». А я люблю эти «Эм-Джи». У меня самого такая же, но сейчас, когда родился ребенок, она стала непрактичной.

Женат, и есть ребенок, отметил Атертон. Все лучше и лучше.

– Вы не обратили внимания на регистрационный номер, вероятно?

– Боюсь, что нет. Единственное – номер был из серии «У».

– Цвет?

– Ярко-красный. По-моему, он называется «вермильон».

И он рассказал свою историю. Он сидел в своей машине на автостоянке паба «Собака и Спортсмен», поджидая жену, работавшую в промежуточной смене на «Юнайтед Дайариз» в Скрабс-Лэйн. Они оба отдавали работе каждый свободный час, чтобы вместе сделать депозит на покупку дома. Теперь, когда у них был ребенок, они хотели иметь собственное жилье.

8

Игра слов: по-французски oeuvre – труд, дело; oeuf – яйцо.