Концерт для скрипки со смертью

– Ну, значит, нет. – Она подозрительно уставилась на него. – Ты ведь придешь, или нет?

– Дорогая, я не смогу. Мне необходимо ехать на работу.

Отчаяние грубо исказило ее черты.

– Но, папочка, ты же обещал! – захныкала она.

– Прости меня, сладенькая, но я ничего не могу поделать. У меня сейчас очень серьезное дело, и я просто обязан ехать на работу. Это дело об убийстве – ты ведь понимаешь, что это такое, так ведь?

– Конечно, я понимаю. Я не дурочка, – строптиво ответила его дочь. – Но ты же не уедешь, правда? Ну, не на весь же день?

– Боюсь, что так.

– Поэтому мамочка ругалась, да?

– Я думаю, что она еще не знает, – мрачно ответил Слайдер. – Слезай с кровати, дорогая, мне надо идти в ванную.

– Да уж, я уверена, что она не знает, – сказала Кейт со смаком, слезая с кровати и прыгая по-заячьи по ступенькам лестницы.

Взрывной ребенок, подумал Слайдер, преодолевая расстояние до ванной комнаты. Он помочился, постоял немного, с удовольствием скребя тело ногтями, затем начал наполнять ванну. Льющаяся вода так шумела, что он не слышал, как вошла Айрин, пока она не заговорила.

– Это правда?

– Что правда? – попробовал он потянуть время.

– Кейт сказала, что ты сегодня должен быть на работе. – Ее голос был ледяным, и он обернулся поглядеть, насколько все плохо. Это было достаточно плохо. Губы были тонкими и белыми, отчего она выглядела лет на пять старше своего возраста. Да, подумал он, такое выражение лица не украсило бы ни одну женщину. Он поискал в своих мыслях вину, но не нашел ничего нового, только старые и знакомые мысли, которые были теперь даже почти удобными. Там была и Джоанна, но ее присутствие в мыслях ощущалось как тоненькая сияющая паутинка удовольствия и наслаждения, и это сияние как бы защищало его мысли о ней и не позволяло думать ничего плохого.

– Боюсь, что так, – ответил он и вдохнул было воздуху, чтобы добавить какие-то объяснения, но она опередила его.

– Я удивляюсь, как это ты обеспокоил себя, вообще придя домой, – горько заявила она. – У меня сложилось впечатление, что мы этого не стоим. А почему ты не заявился с Атертоном? По крайней мере, ты бы не беспокоил его, являясь в любое время ночи, в особенности, если это с ним ты сидишь и пьешь.

Слайдер позволил себе показать чуть-чуть возмущения.

– Ну, хватит! Я не напивался прошлой ночью, и ты это прекрасно знаешь. Я работал. Я же сказал тебе, та старая, единственная свидетельница в этом чертовом деле, была найдена мертвой. Ты же знаешь, какое количество работы это означает. И, – добавил он, стараясь использовать подходящий момент, – еще я думаю, это уж слишком с твоей стороны говорить Кейт, что я приехал пьяный.

Он надеялся, что фальшивое обвинение собьет ее в сторону, но она лишь сказала с глубокой иронией:

– И сегодня, полагаю, ты тоже собираешься вернуться домой?

– Да, собираюсь, – вызывающе возвратил он ее слова.

– И ты, конечно же, не мог предупредить меня заранее, что сегодня уедешь?

– Нет, конечно не мог, я сам не знал заранее.

– Ты ведь понимаешь, что сегодня день ярмарки в школе Кейт. Естественно, она ожидала этого дня уже несколько недель.

– Ну, я не понимаю, что...

– И что сегодня Мэтью играет в своем первом матче. Его первый шанс в школьной команде. Чем, по твоим словам, ты так гордился.

– О, Господи! И это тоже сегодня?! Я совсем забыл...

– Да, ты весьма хорошо забываешь такие вещи, не так ли? То, что ты должен сделать для своего дома и своей семьи. Совсем не важные вещи – вроде того факта, что ты должен был отвезти меня и Кейт на ярмарку, а потом отвезти Мэтью на матч. Ты даже забыл, что тебе следовало приехать сюда, чтобы переодеться.

– Ну, тут я ничего не могу поделать, – автоматически защищался Слайдер. – Что ты от меня хочешь, чтобы я позвонил в отдел и сказал, что я занят, что ли?

Но Айрин никогда не отвечала на неудобные вопросы.

– Один день! – горько провозгласила она. – Только один день. Неужели я так много прошу? Конечно, я бы не стала от тебя ожидать, что ты будешь делать для меня все, но я думала, что ты все же мог бы потратить несколько часов на своих детей, когда они этого столько ждали. Но ты у нас слишком занятой человек. Этого только и можно было от тебя ожидать.

– Ради Бога, Айрин, это же моя работа! – в ярости воскликнул Слайдер.

– Твоя работа! – тон ее голоса был презрительно-уничтожающим.

– Это очень серьезное дело...

– Это ты так говоришь. Но могу держать пари на что угодно – это тебя ни к чему не приведет. Это не приведет к твоему повышению. И хочешь, скажу тебе, почему? Потому, что ты носишься вокруг, как их маленькая собачонка, тратя на работу все часы, отпущенные тебе Богом, по их малейшему свистку, и из-за этого они тебя не уважают. О, нет! Они собираются так и продержать тебя внизу, потому что ты для них слишком удобен там, где ты есть, слишком полезен, чтобы тебя повышать!

– Ради Бога, Айрин, неужели ты думаешь, что я сделал бы все это, если бы это не было необходимо? Ты что, думаешь, мне нравится работать по субботам?

Неожиданно картина изменилась. Ее лицо, до этого напряженное, расслабилось. Она больше не играла роль в своей «мыльной опере» – теперь она взглянула на него так, как будто действительно только что разглядела его; взглянула с такой печалью разочарования, что ему стало невыносимо больно и обидно.

– Да, – тихо сказала она, – я думаю, тебе это нравится. Я думаю, ты предпочитаешь работать в любое время, чем побыть с нами.

Это было слишком близко к правде. Он беспомощно смотрел на нее, ему захотелось протянуть к ней руки, но прошло слишком много времени с той поры, когда они могли коснуться друг друга привычным жестом без проявления несовместимости. Если бы он дотронулся до нее и она оттолкнула его, это причинило бы обоим слишком большую обиду. Дистанция, которую оба соблюдали между собой в последнее время, была оптимальной для того, чтобы можно было продолжать жить вместе, но не более того, и этот момент был неподходящим для изменений.

– О, Айрин, – и это было все, что он мог выговорить из глубины своей жалости к ней.

– Не надо, – коротко сказала она и вышла.

Слайдер опустился на край ванны, уставился на свои руки и вдруг ощутил страстное желание оказаться рядом с Джоанной, с человеком, который не был бы наполнен до макушки непониманием и неизлечимой обидой. Он вспомнил, как Атертон однажды сказал, что лучшее из того, что вы можете дать человеку, которого любите – это доставить ему удовольствие. Он не знал, где Атертон вычитал эту мысль, но это была правда. Он любил Джоанну не только потому, что мог легко дать ей наслаждение; но он не был настолько наивен, чтобы не понимать, что это могло быть правдой и по отношению к началу любой любовной связи.

Вздохнув, он встал и начал бриться, потом принял ванну, переоделся, мысли о сложностях с Айрин и о легкости с Джоанной сменяли друг друга в его голове, в то время как где-то на заднем плане, почти на уровне подсознания, его мозг непрерывно перемалывал ворох данных по делу об убийстве Анн-Мари Остин. Разум его был как яблоко Белоснежки, одна половинка – сладкая, вторая – отравленная.

– Мисс Моррис?

– Вы, должно быть, сержант Атертон. Мне позвонили снизу и сказали, что вы хотите меня видеть.

Элен Моррис была пухленькой и хорошенькой молодой женщиной с дружелюбными темными глазами и аккуратно подстриженными волосами каштанового оттенка. Она имела характерный для медсестер начищенный и опрятный вид, а темные круги под глазами, по-видимому, являлись результатом ночного дежурства. Атертон уже успел задать внизу кое-кому несколько вопросов, прежде чем подняться к Элен Моррис, и это давало ему определенные преимущества перед усталой медсестрой.

– Сожалею, что продлеваю ваше рабочее время, но мне надо было поговорить с вами наедине, – проговорил он с обезоруживающей улыбкой, стараясь не насторожить собеседницу.