Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения

В новых обстоятельствах, связанных с проснувшимся интересом Лондона к своей гэльской окраине, объектами этнографического интереса стали не только особые военные навыки горцев, порожденные «диким» и «варварским» образом жизни в горах. Характерные особенности их участия в мятежах якобитов, связанные с этими «природными» военными навыками, визуализация этнографических различий «мятежных» и «лояльных» горцев, сфокусированная на «горском наряде», и теневая экономика Горной Страны, основанная на «черной ренте» и взаимообусловленная, как полагали, воинственным и мятежным характером местного общества, также попали в поле этнографического зрения ответственных за умиротворение Горного Края чинов («черная рента» являлась объектом пристального изучения комментаторов в контексте анализа политэкономии «Хайлендской проблемы»).

Язык колониального знания и характерный для него стиль этнографического описания социально-экономических и политических реалий Хайленда при этом не должен вводить в заблуждение. Стереотипы, кочевавшие из отчета в отчет, отражали не только стремление комментаторов использовать положение «эксперта по Горной Стране» для решения определенных карьерных задач. По этой же причине такой объективистский подход к постижению местных реалий можно рассматривать и как попытку выявить некое усредненное, универсальное значение социального капитала местных элит и modus vivendi сетей обмена им в феодально-клановой системе между вождями, магнатами, клансменами и арендаторами[487].

Таким образом, стереотипы восприятия Горной Шотландии были связаны с «включенным наблюдением» этнографов по роду занятий и администраторов по служебным обязанностям. Целесообразно проанализировать эти аспекты этнографии «Хайлендской проблемы», соответствовавшие уровню этнографического знания британских чинов о Горной Стране, что позволяет реконструировать основные этапы предпринятого ими анализа «Хайлендской проблемы» и, следовательно, глубже вникнуть в особенности функционирования механизма принятия решений по умиротворению и «цивилизации» этой гэльской окраины.

Трудности перевода, с которыми столкнулся в Горной Шотландии еще генерал Маккей, побуждали многих комментаторов сосредоточиться на описании визуальных наблюдений, акцентировать внимание на внелингвистических аспектах местной культуры («горский наряд»). Однако для создания этнографического портрета «мятежного» горца, который более полно и многогранно отражал бы наиболее значимые с практической точки зрения этнографические особенности «Хайлендской проблемы», требовалось иное ведение местных реалий, в рамках административной этнографии выразившееся в расширении толкования и значения «Горной войны».

Словарь и стиль этнографического письма применительно к введенному генералом Маккеем понятию обогащались двумя основными путями. Во-первых, комментаторы выясняли влияние клановой системы Хайленда на особенности военной организации горцев. Во-вторых, анализировались возможности регулярной британской армии по решению «Хайлендской проблемы» в непривычном географическом, этнографическом и социокультурном окружении.

Представление о том, что клан являлся еще и полком, с вождем вместо полковника, его ближайшими родственниками (имевшими аристократическое происхождение в том смысле, в каком это часто понималось и принималось только в Горной Стране, и принадлежавшими в иерархии клана к категории так называемых «тэкменов» (tackmen), или «добрых людей» (goodmen), получавших от вождя в аренду землю, сдававшуюся в субаренду остальным членам клана) на должностях офицеров и рядовыми клансменами вместо солдат, отличало восприятие социальных порядков в Горной Шотландии по обе стороны Грэмпианских вершин и на всем протяжении существования «Хайлендской проблемы» в 1689–1759 гг.[488]

Для наглядного примера достаточно обратить внимание на то, в чем, вернее в ком, ответственные за умиротворение края чины и их агенты измеряли мятежный потенциал Горной Страны. Каждый такой отчет представлял собой список вождей и магнатов, а напротив указывалось количество готовых поддержать их с оружием клансменов[489]. Об этом же в мемориале 1724 г. о состоянии Хайленда писал в Лондон лорд Ловэт, излагая в качестве примера мобилизационных возможностей вождей собственную историю участия в событиях 1715–1716 гг. В письме, датируемом приблизительно 1730 г., капитан Барт, сборщик налогов с конфискованных за участие в мятеже владений и интендант при генерале Уэйде, сообщает о крайне низкой арендной плате горцев, возмещаемой вождю скотом и прочим имуществом, а также различными службами, в том числе и военной[490].

Когда около 1740 г. у Колла МакДоналда из Кеппоха, промышлявшего тем же, чем и Роб Рой, спросили о доходности его владений, он ответил, что может выставить в поле 500 человек[491]. Даже после акта 1747 г. об отмене наследственной юрисдикции и «военных держаний» (Ward Holdings) официальные власти в тесном сотрудничестве с заинтересованными представителями местных элит поддерживали представление о естественных мобилизационных возможностях вождей, облегчавшее с практической, юридической и идеологической сторон набор хайлендских полков[492].

Таким образом, вскоре после разгрома кланов при Каллодене 16 апреля 1746 г. «племенным» отношениям в Великобритании вновь нашлось достойное место, но уже как идеологическому продукту имперской политики. Потребности армии в рекрутах, продолжавшие стремительно расти на протяжении всего «долгого» XVIII в., определили готовность правительства формировать новые полки из жителей Горной Шотландии.

Представление о клановой преданности горцев вождям позволяло военным и сторонникам активной внешней политики, широко используя эту идеологему, набирать горцев для воинской службы и по возможности игнорировать протесты сторонников политики «улучшений» в Хайленде (социального, экономического, политического, морального и культурного реформирования Горного Края), призванной изжить его «милитаристскую» природу и содействовать «завершению» Унии.

Любопытно, что одни и те же представители элиты Горной Страны охотно поддерживали первую идею, набирая рекрутов за пределами своих владений, и обращались ко второй, сталкиваясь с рекрутированием обязанных им рентой арендаторов на собственных землях[493].

С одной стороны, речь шла об очевидном и естественном стремлении ответственных «шотландских» чинов и правительства учесть в своей практике местную «племенную» специфику, проникшую даже в официальный язык хайлендской политики Лондона.

С другой стороны, издержки имперского мышления такого рода и требования формальной логики регулярного государства эпохи раннего Нового времени нарушали целостность этнографического письма комментаторов и сводили разнообразие переходных форм социальных отношений в Хайленде к категориям клановой и феодальной зависимости. Такой подход отражал стремление не столько постичь Горную Шотландию как культурный регион во всем его своеобразии, сколько сделать ее социокультурное пространство более понятным (универсальным и упорядоченным) для администраторов с целью решения «Хайлендской проблемы».

Чтобы соотнести реалии Горной Страны со структурами и институтами британского государства с целью реформирования края, их следовало привести в соответствие с обнаруженными и описанными комментаторами основными этнографическими признаками «взбунтовавшихся» горцев. В связи с переходным характером социальных отношений в крае на практике это часто означало их упрощение.

С точки зрения наименее затратного решения «Хайлендской проблемы» такая попытка, однако, крайне редко бывала удачной. Не все предположительно лояльные Ганноверам вожди и магнаты удержали своих клансменов и арендаторов от выступления в 1745–1746 гг., о чем наиболее ярко свидетельствует печально известный пример лорда Ловэта, ответившего головой за непослушание сына и уведенных им к мятежникам клансменов (версия защиты обвиненного в государственной измене вождя)[494]. Не все враждебные короне сторонники изгнанных Стюартов могли поднять свои кланы в полном составе задолго до последнего мятежа якобитов, как видно из часто цитируемого по этому поводу письма возглавлявшего армию якобитов в 1715–1716 гг. графа Мара к своему управляющему, в котором он грозит своим арендаторам уничтожением жилищ и посевов, если они в скором времени не «выступят» с ним в поддержку Якова Стюарта[495].

487

Такая терминологическая модернизация представляется уместной и оправданной, имея в виду удачный методологический опыт применения концепций Пьера Бурдье при анализе экзотического для французской школы социологии социокультурного пространства Кавказа: Дерлугьян Г. Адепт Бурдье на Кавказе. Эскизы к биографии в миросистемной перспективе. М., 2010. Подробнее о применении понятия «социальный капитал» к анализу социокультурных процессов в Шотландии в исследуемый период см.: Saville R., Auerbach P. Education and social capital in the development of Scotland to 1750. Paper prepared for the Economic History Society A

488

Graham N. An Inquiry into the Causes which facilitate the Rise and Progress of Rebellions and Insurrections in the Highlands of Scotland, 1747 // Burt E. Op. cit. 1822. P. 339–341; Dodgshon R.A. «Pretence of Blude» and «Place of Thair Duelling»: the Nature of Scottish Clans, 1500–1745 // Scottish Society. 1500–1800 / Ed. by R.A. Houston and I.D. White. Cambridge, 1989. P. 171–188. Мистер Джон Хоум, волонтер войск правительства, плененный якобитами в 1745 г., сообщает такие подробности: каждый клан представлял собой полк (ветви клана — роты полка), в котором «вождь был полковником, старший из представителей клана был подполковником, следующий по старшинству был майором» (Home J. The History of the Rebellion in the year 1745. London, 1802. P. 9. См. также: McLy