Страница 10 из 24
– Генри, Вы так интересно рассказываете, – вступилась миссис Рудковски. – А все-таки, надо отдать должное моей забывчивости: купи я горошек да не отправь за ним Катерину, наша компания лишилась бы такого занятного гостя!
– Тебе все сахар, что другому яд, – пробурчал мистер Рудковски.
– Между прочим, пора и тебе, в конце-то концов, подсластить свою пилюлю.
– Сними-ка ты очки, Элеонора, чай, не в розовом замке живем, – не унимался мистер Рудковски. – И эти, – он кивнул на девочек, – туда же. Как мне дороги ваши пустые мечтания!
– Папа! – воскликнула Катерина. Удивительным образом только она и могла усмирить бормотание отца, не в последнюю очередь из-за их обоюдной способности вчувствоваться друг в друга.
– Ну, все-все, вы же меня знаете, – тоном, который должен был извиниться за своего хозяина, протянул Джозеф. – Ляпну, не думая, а потом все хожу да жалею.
– Катерина, – обращение Генри звучало как гром среди ясного неба, – а чего бы Вы себе пожелали?
Девушка уже принялась изобретать изощренные способы ускользнуть от ответа, а потом вдруг остановилась: «Разве заслуживают мои желания того, чтобы я их стыдилась? Не считается ли абсурдом мыслить в пределах одного дня, но не думать глобально? В конце концов, неужели станут его осуждения, если такие последуют, оплеухой для моих мечтаний?» После этого, резко отрезав, словно воздух был прозрачной тканью, она заявила: – Я хочу всемирной славы и завидного богатства.
Катерина откинулась на спинку стула, скрестила руки и вызывающе посмотрела на Генри. Парень же в очередной раз отметил себе ее детский каприз, заключенный не столько в масштабных и недостижимых мечтаниях, но в причудливых формах бунтарства, проявляемых словом и жестом Рудковски. Остальные, казалось, и не почувствовали, как звуковая волна сотрясла сейчас комнатный воздух.
– Пойду-ка я перекурю, – бросая на тарелку кость с уже пятой куриной ножки, поставил всех перед фактом мистер Рудковски. А затем, обратившись к парню, добавил: – Куришь?
– Нет. Но я составлю компанию. Хочу вывести Найду на свежий воздух.
Джозеф кивнул, поднялся из-за стола, задев его животом так, что шампанское в бокалах покинуло свои берега, и вместе с гостем направился к выходу.
Несмотря на дату, красовавшуюся на календаре, время, на которое указывали старые часы в прихожей, и температуру, равнявшуюся градусам трем, стоять на пороге было так же приятно, как окунуться в реке в полуденную жару. Мужчины молчали и, глядя на немногочисленные огни Энгебурга, думали каждый о своем: Генри размышлял о сюрпризах, караулящих его в пришедшем году, и помехах, заключенных в непривычных ему условиях новой жизни; Рудковски беспокоился за скудное количество сигарет, по неосторожности оставленных им на утро.
Они не обмолвились даже словом, а когда парень объявил об уходе, отец Катерины не стал его отговаривать или пытать о причинах. Мысли о неучтивости Джозефа не терзали.
Рудковски пожал руку Генри, бросил бессмысленное «с Новым годом!», потушил окурок и вернулся в дом. Генри же постоял на пороге еще с минуту, терзаясь о невысказанной благодарности Элеоноре, но не в силах объяснить свою неспособность вернуться в семью, с ее спорами о мирских заурядицах и юмором разрешенными конфликтами, медленно побрел домой.
Глава 8. Город множества падений
Утром десятого января Катерину поднял настойчивый телефонный звонок. Любительница пробудиться по своей воле и в то время, которое она сама сочтет нужным, девушка приходила в бешенство при любых попытках внешнего мира диктовать ей правила. Не приложив усилий к тому, чтобы подготовиться к разговору и настроить голос на доброжелательную волну, Катерина с раздражением схватила трубку и бросила грубое: «Да».
– Катерина, я устроилась на работу! – звучал на другом конце голос Карлы. Радостный, словно девушка обрела не рабочее место, но банковский чек на миллион.
– Рада за тебя, – саркастично выдала Катерина. Недовольство, вызванное прерыванием ее сна и приправленное незначительностью причины, продолжало стремительно нарастать.
– Рада за тебя?! – опешила Карла и упрекнула подругу в бездействии: – Могла бы хоть успехов мне пожелать!
– А ты могла бы воззвать к своей памяти и найти в ней тот факт, что я ненавижу грабителей моего сна! – выпалила Катерина и тотчас почувствовала укор совести: почему ей правда не взять и порадоваться за подругу? – Ладно, прости, я действительно за тебя рада. Поздравляю!
– Даже не поинтересуешься, где теперь будешь пить чай по скидке? – все не унималась Карла.
– И где же теперь счастливице Катерине отведать халявного чаю? – язвительно передразнила Рудковски.
– Ты не поверишь! В «La clé»! – только и ждала, чтобы с гордостью выкрикнуть Карла. Так довольна она была своим новым – и первым – местом работы, что забыла: место она получила не по заслугам, но через связь ее матери с одним из сотрудников.
Ответом Карле стала лишь мертвая тишина, и она, вконец устав от холодного безучастия подруги, потеряла терпение:
– Знаешь что, Катерина? – тоном, обвиняющим девушку во всех прегрешениях мира, выпалила Армут. – Хоть бы раз ты подумала, что существуют еще остальные восемь миллиардов, с их радостями и печалями, взлетами и падениями. Они не меньше тебя, нашей королевы, нуждаются в опоре и поддержке, – голос Карлы начинал срываться на плач. – Друзья познаются в беде? Что ж, тот, кто это сказал, явно не утрудил себя мыслью о том, как этот же «друг» поведет себя при твоих достижениях. Пусть даже таких мелочных – прием на работу! – закончила девушка, со злостью швырнув телефон.
Катерина лежала, опершись на спинку кровати, и боялась пошевелиться. Она не могла объяснить своей неадекватной реакции на объявление подруги, но глубины сознания, будто волны на берег, выносили ей: сюда чудным образом примешался бариста.
Девушка не признавала или, вопреки напускному бесстрашию, боялась признать: несмотря на ее бессердечность, – наличие качества с детства внушила ей мать, обосновав его отсутствием у Рудковски жалости к людям, которые, не ударив и пальцем, кричат о несправедливости к ним судьбы, – что-то в ней пробудило вдруг неизвестные чувства еще в ходе первой их с Генри баталии. Вместе с тем Катерина ошибочно полагала: право владеть душой и телом парня уже принадлежит ей.
Мысли Катерины метались, словно подневольные птицы в клетке. Нужно было срочно придумать, чем загладить некрасивое поведение в сторону Карлы; как защитить и сберечь свое «сокровище» – даром что оное, даже будучи награбленным, тебе не принадлежит; и, в конце концов, каким вывертом обратить ситуацию в свою пользу.
Прощение подруги представляло собой наименьшую из проблем, если вообще таковой являлось. Все предыдущие примирения девушек происходили путем вручения небольшого подарка, за чем следовал обмен любезностями, клятвами в верности и бесконечной преданности их дружбе. «Навсегда и днем больше», – торжественно провозглашали дамы, а после долго обнимались, роняя при этом бриллиантовые слезы.
Остальные пункты переживаний вызывали у Катерины немалые беспокойства по поводу их разрешения. Как можно уберечь вероятного спутника жизни, пусть и испытывая к нему беспричинную злость, от таких же возможных конкурентов? Стоило ли вообще терзаться волнениями при условии, что переменные уравнения воображаемые? Эти мысленные кульбиты занимали сейчас разум девушки, и она твердо решила заняться делом: нужно отвлечься от потока дум.
Порой, когда девушка замедлялась, внутренний голос мог до нее достучаться: «Не глупо ли устранять симптомы болезни вместо того, чтобы выдернуть ее корни? Не правильнее ли пережить свои мысли и чувства, а не вечно от них бежать?» К сожалению, бегство от боли – способ гораздо более легкий, проверенный временем, пусть и на длинном отрезке причиняющий тебе немало хлопот.
Так, следуя уже известному плану, девушка резво поднялась с постели, откинула в сторону нагретое телом одеяло, и подошла к окну. Здесь, совершая известный одной только ей обряд, Катерина любила следить за морщинистой речной гладью, а в ночи – за усеянным звездами полотном.