Страница 4 из 10
Я рассказывал ей о том, как знаменитые французские художники 20-х годов прошлого века приезжали в эту деревню из столицы моды и отдыхали от городской суеты. Они останавливались в легендарном отеле «Золотая голубка» и часто расплачивались за вино, крышу над головой и веселье своими работами.
Сейчас в этом отеле можно насладиться полотнами Пабло Пикассо, Утрилло, Марка Шагала, который, кстати говоря, прожил свои последние годы в Сен-Поль-де-Вансе и велел похоронить его на местном кладбище. Сейчас это место таинства, искусства, самобытной элегантности, ибо эстетика средневековых сооружений, каменных строений, увитых розами и бегониями, завораживает своей первозданной, уникальнейшей красотой и богатой историей.
Целуя ее длинные пальцы, я говорил ей, что люблю их, а сам в это мгновение думал о том, как здорово было бы завтра (если бы представилась такая возможность) остановиться на ночь в «Золотой голубке». И там заниматься с этой женщиной любовью до самого рассвета наших темных заблудших душ, в стенах, где в свое время Пабло Пикассо упивался мгновениями своей бурной и страстной жизни с очередной натурщицей или любовницей, что зачастую одно и то же.
Натурщица, отдающая часть себя для искусства, не может не быть любовницей художника, ибо обладание ее душой и телом – это часть процесса.
О, сколько женщин было у Пикассо! Ольга Хохлова, его первая жена, русская балерина. Она – Близнец по гороскопу, он – Скорпион. Или Франсуаза Жило, Стрелец – сама не менее великая художница, написавшая книгу «Моя жизнь с Пикассо» и однажды сбежавшая от Пабло из-за его постоянных гуляний. Сбежала она вместе с двумя их детьми: Клодом и Паломой. В 1990 году ее наградили Орденом Почетного легиона за труды в качестве художника, писателя и борца за права женщин.
Знал бы Пикассо, какая великая птица выпорхнула однажды из его рук, чтобы написать историю своим полетом! Впрочем, быть может, она была ему больше не нужна, после того, как он пресытился ею. И сотни других женщин, которым он признавался в любви, выпивал до дна и выбрасывал каждую из них, как пустую бутылку из-под виски. Разный вкус, разное опьянение от них… Интересно, каково это – быть великим полотном у ног прекрасного мира или быть ногами у великих и не очень полотен? Мне кажется, Пабло всегда было мало! Его страстность, жажда жизни, к женщинам, к искусству. Когда постоянно пьешь и почти никогда не пьянеешь… О боже, как же это знакомо.
Жаклин Рок – последняя любовь Пикассо. Он женился во второй раз, когда умерла Ольга Хохлова – до этого не мог в силу брачного договора, который Ольга до самой кончины не желала расторгать. Ему было семьдесят девять, а молодой и никому не известной Жаклин – тридцать четыре. Она не знала ничего о нем в момент знакомства. Жаклин Рок, плачущая женщина, Рыбы… За семнадцать из двадцати прожитых вместе с Жаклин лет Пикассо не рисовал никого из натурщиц, кроме нее одной.
Быть может, она – первая любовь?
Они познакомились в керамической мастерской, когда ей было двадцать семь, а ему семьдесят два. Она была неблагородного, по меркам тех годов, происхождения, разведенная, растила свою дочь в одиночестве. Он говорил, что никогда не ляжет в постель с женщиной, у которой был ребенок от другого.
Что ж, Пабло не остался верным этому принципу до конца.
Когда я смотрел кино «Прожить жизнь с Пикассо», то испытывал неоднозначные чувства. Я одновременно восхищался виденьем и глубиной художника, его отношением к жизни, к сексу и удовольствиям, а с другой стороны, не понимал, был ли он счастлив, живя в постоянном необузданном желании обладать всеми и каждой. И мне не пришлось по вкусу показанное в фильме обращение Пабло с сыном, который работал у него личным водителем, – это не то, что хотелось бы повторить по отношению к моему собственному сыну. Он мэтр. Ему простительно все. Великий Пабло Диего Хосе Франсиско де Паула Хуан Непомусено Мария де лос Ромедиос Сиприано де ла Сантисима Тринидад Мартир Патрисио Руис-и-Пикассо…
Я бы ни за что не запомнил его полное имя.
Я спросил у нее, чувствовала ли она в момент нашей первой встречи, как глубоко я в ту секунду был в ней? Я спросил, почему источником своей телесной страсти невозможно коснуться души и почему все пытаются? Дева… Зеленоокая, ангелоглазая, невинная, но пахнущая развратом, пламенным желанием. Я спросил, было ли с ней такое раньше, когда душу готов продать за то, чтобы повалить человека на стол и до глубины души любить, самой необузданной, самой животной и самой громкой любовью, так любить, чтобы отдать всего себя без остатка, чтобы забрать ее всю и не оставить ничего для другого? Нежно и по-девичьи обнимая меня, она ответила: нет. Ее муж застрелился бы от горя, узнав, что в эти сутки я буду делать с его бриллиантом, с которого он так неустанно и преданно сдувает пылинки. А может быть, нашел бы и застрелил меня. Но мне в тот момент было плевать.
Я сказал ей, что хочу ее немедленно.
Мы лежали на шелковых простынях цвета золота. Дева… Никогда бы не подумал, что смогу растопить сердце каменной и холодной для всех Девы. Каменная, холодная… нет, она лишь создает иллюзию ледяной, безразличной ко всем, недоступной и недосказанной. Я трахал ее – святую и гордую – на самых приятных нежных простынях. Хотя… не так грубо: я ласкал ее тело, и под ласками я подразумеваю поцелуи, мои холодные губы, которыми я касался ее горячей, даже огненной груди. Я целовал, а затем вдруг останавливался и смотрел на ее сосок. Потом ей в глаза. Она, возможно, думала, что я что-то вспомнил, но на самом деле в этот момент я не думал ни о чем, кроме нее. Мне просто хотелось сказать без слов, что она – самое чудесное мгновение, что она – самый сладкий на свете грех. Что из-за нее я однажды буду гореть в аду, если вдруг поверю в ад, или стану молить прощения у Бога… Хотя, скорее всего, после нее меня ждет именно ад, нет, вернее – без нее. Если однажды она скажет мне: «Больше не надо».
Три убийственных слова: «Больше не надо». Я буду проклинать ее мужа, если из-за него она однажды решится на убийство, на предательство, обрекая меня на ад – жизнь без ее тела, без ее сути. Без ее глаз. Сосков. Лепестков. Без ее натуры, без ее идеальной фигуры. Без ее голоса. Без губ, которые больше не будут шептать мне в полночь, что «хуже лицемерия и ханжества только безграничная человеческая глупость – глупость жить жизнью других, а не собственной», без губ, которые перестанут ласкать мое властное, пульсирующее достоинство и принимать мою горячую белую кровь, мой код.
Я смотрел ей в глаза и говорил, что не прощу предательства: «Ты моя, и точка». «Ты моя» и «ты самая нежная, самая вкусная, самая красивая сука». Я не знаю, почему называю ее иногда сукой, она ведь ангел, она святость, она вдохновение, она музыка, она самый леденящий душу огонь. Извини за суку. Может быть, потому что иногда от этого блаженства, от этого невообразимого удовольствия и эйфории хочется встать перед ней на колени. Лизать ее руки, целовать постоянно ее пальцы и благодарить, что она со мной и никуда от меня не убежит, по крайней мере сегодня. Она не сука, но я еще никогда не испытывал такого, чтобы слезы выступали на глазах от неконтролируемой бури внутри, я не такой. Просто она…
«Можно я тебя поцелую?» – вдруг спросил у нее. Не знаю зачем и не знаю, как эти слова вырвались из моих губ вообще. Это самый нелепый и неразумный вопрос. «Можно», – она игриво улыбнулась.
Можно! Я закрыл глаза и очень медленно и не до конца прикоснулся к ее губам. Дрожь пробежала по телу. Почему эти губы такие? Почему мое… Нет, это слишком громко, не нужно громких слов. Почему я выбрал именно ее? Ту, которая никогда не станет моей и никогда не пожелает променять свою бриллиантовую неволю на сладкую свободу. Свободу, где с нее не будут осторожно сдувать пылинки, а будут и нежно, и грубо, и по-животному… изо дня в день. И ласково, осторожно, как будто в первый раз.