Страница 12 из 99
5. обернись
Я размышлял об этом целый день и пришёл к выводу, что, если я прямо сейчас вернусь в мир Марии, от меня не будет особенной пользы.
Почему?
Несколько причин.
Во-первых, я был слишком слабым. Мне потребовались огромные усилия даже просто для того, чтобы пронзить чешую ящера. Я стал немного сильнее, когда впитал «туманность» погибшего монстра, но всё равно недостаточно, а раздобыть ещё один труп с моими текущими способностями будет проблематично.
Кстати говоря, именно поэтому мне было выгодно и дальше сопровождать Марию и остальных. Мало того, что скелет, призванный девушкой, был моим единственным (на данный момент) порталом в материальную реальность, она и остальные были союзниками, которые могли помочь мне в истреблении всевозможных тварей, обладающих туманностью…
...Что?
Да, я альтруист и добрый человек, но это вовсе не мешает мне пользоваться другими людьми.
Вторая проблема состояла в оружии. Копьё было мусором, по-другому и не скажешь. Прочие ржавые топоры, которыми махали ящеры, тоже доверия не внушали. Можно было попробовать найти что-нибудь прямо там, в застенках подземелья, но зачем, когда у меня имелась карта к месту, где точно можно отыскать себе что-нибудь получше?
Единственное опасение вызывали три черепушки на карте… В этом мире было опасно. Однако, в том же подземелье не было ничего, что могло ранить моё настоящее тело. Причиной этому, насколько я понимаю, был уровень Стабилизации. Чем он выше, тем больше я могу взаимодействовать с миром напрямую. В то же время на низких значениях данного параметра я обладал определённым иммунитетом — моё тело оставалось как бы эфемерным. Судя по “I” на карте, Стабильность этого мира была такой же, как в Подземелье, где ничто не могло меня заметить или ранить. А значит, чисто теоретически, всё будет нормально… Более того, именно сейчас был самый оптимальный момент чтобы устроить сюда экспедицию.
Мой уровень стабилизации был ещё низким.
И в то же время он уже стал достаточно высоким, чтобы я мог найти и пометить оружие. Я поймал золотую середину. Нужно этим воспользоваться.
Да и в конце концов, с чего это черепушки должны означать что-то дурное?
Дискриминация.
Боне лайвс меттер.
Я кивнул сам себе и стал пробираться по туннелю… В этот раз я был немного более спокойным; через некоторое время передо мной снова замаячил туман, но… Как странно… Он показался мне более реденьким, чем раньше.
Интересно почему?
Ещё через минуту угловатые кристаллические стены сменились маленькой и гладкой на ощупь мраморной плиткой. Краем глаза я заметил, что каждая плиточка содержала узор, но рассмотреть его в переливах света от фонарика оказалась невозможно.
Вскоре стенки стали стремительно расширяться. Я сделал последний шаг на свободу, приподнял фонарик и осмотрелся.
Передо мной простёрся мрак.
Свет фонаря обрисовывал только несколько метров вокруг меня. Всё, что находилось за пределами этого радиуса, представляло собой завесу кромешной черноты. Она сжималась со всех сторон и точно коршун висела у меня над головой.
Занятно…
Первым, на что я обратил внимание, был туман. А вернее его отсутствие. Несмотря на темноту, воздух был довольно чистым. Что бы это могло значить? Очередной феномен, о котором я не имею ни малейшего понятия… С другой стороны, это была только моя вторая экспедиция. Немного рановато делать выводы о том, что странно, а что нет. Возможно, странным было именно подземелье, а здесь наоборот, всё было именно так, как и полагается.
Окружающий мир выглядел ясным и реальным. Я присел на корточки и присмотрелся к плитке. Там, в туннеле, в свете болтающегося фонарика она казалась мне мраморной, но при ближайшем рассмотрении её текстура оказалась скорее кристаллической. Что же касается узора…
— Ха…
Я усмехнулся и почесал подбородок указательным пальцем.
Каждая маленькая плиточка изображала ревущее лицо — гримасу неописуемого ужаса…
Затем я проверил стены. Они были вырезаны из красного камня и бежали вверх, в головокружительные выси. Потолок было не разобрать. Ширина коридора составляла примерно… Один, два, три, четыре… Десять шагов. При желании, здесь мог проехать целый экипаж. Разительный контраст с клаустрофобичным подземельем.
Что это было за место?
Зачем, почему, для чего…
Был только один способ ответить на все эти вопросы. Я вытянул перед собой фонарик и стал медленно пробираться по коридору.
Окружающий мир был огромным и совершенно неподвижным. Я напоминал себе мотылька, который порхает через кромешный мрак древнего католического собора.
То и дело мой взгляд обращался на часики. Ровно через полчаса я собирался повернуть и пойти назад. Мне хотелось сохранить немного времени, чтобы поискать Марию и остальных.
Через десять минут я заволновался: коридор казался бесконечным. Неужели я уйду с пустыми руками? И вдруг, как только эта мысль прозвучала в моей голове, ореол факела зацепил фигуру на земле…
Я замер.
Передо мной кто-то лежал... Я постоял некоторое время, убедился, что незнакомец неподвижен, и стал медленно приближаться. После каждого моего шага свет охватывал новый кусочек неизвестного. Сперва я увидел его ноги в стальных сапогах, затем рейтузы, нагрудную пластину, пояс и наконец лицо, спрятанное за железной маской. Она изображала льва. В его металлической гриве блестели, переливаясь огоньком фонарика, золотистые спицы.
Это был рыцарь.
Почти.
Рыцарям я называл и Марина, но между ним и неизвестным пролегала огромная разница, примерно эдак в три сотни лет.
В то время как юноша был одет по самой современной моде двенадцатого века, — во все поля строгое и практичное высокое средневековье, — одеяния данного персонажа напоминало не столько броню, сколько костюм. Каждый элемент его доспеха был разукрашен изящными узорами и представлял собой произведение кузнечного искусства. Его грудная пластина была подбита серебром. В нарукавниках блестели бронзовые полосы. Доспех был не просто декоративным, он был помпезным. В моём понимании, — я не историк, — так одевались на рассвете шестнадцатого столетия, когда балом европейской моды заправляло барокко. Мне вспомнились одеяния всевозможных баронов и герцогов на портретах, написанных немногим после того, как итальянцы сделали чудесное открытия, что в живописи, оказывается, можно изображать трёхмерное пространство.