Фронт без флангов

Он посмотрел по-хозяйски в окно и, покачав головой, продолжал:

— Противник, вооруженный до зубов авиацией, танками, артиллерией и всякой другой техникой, не позволяет нам, партизанам, вести широкие боевые действия. Если бы мы могли вести такие действия, то партизанская форма борьбы превратилась бы в форму войны регулярными войсками. Но это сделать невозможно.

А вот пушки мы ловко приспособили для заслонов при форсировании железных дорог, водных переправ, для боев в крупных населенных пунктах, при сложных и тяжелых диверсиях на мостах и в боях с превосходящими силами немецких частей. Мы делаем налеты короткими и быстрыми. Наше положение лучше, чем положение врага. Мы на своей земле. Наш метод борьбы не что иное, как самозащита народа. А если она организованная, как сейчас у нас в стране, то она и есть, можно сказать, второй фронт, фронт без флангов и строгой боевой линии.

Он замолчал. Подумал. Снова заговорил:

— В тылу врага мы с первых дней оккупации. Воюем, и воюем небезуспешно. Результативному бою нам способствует очень часто и то, что фашисты при налетах партизан не успевают вводить в действие свое мощное вооружение. Есть еще одно очень важное условие успеха нашей войны — уверенность. Начиная операцию, каждый партизан не сомневается в успехе. Иначе нельзя. Замнешься — и все погибло.

Ковпак полез в карман, достал кисет и стал свертывать новую, огромных размеров цигарку. В движениях его рук чувствовалась большая сила.

— Вот это вещь, — сказал я, указывая на цигарку. — А где же вы берете табак?

— Мы — армия без интендантства, как и наш фронт без флангов. Вот эта махорка из Лельчиц, тут в Полесье городок такой есть.

Улыбка воспоминания тронула его губы.

— Лельчицкая операция интересна тем, что мы там дрались, как обычная регулярная часть Красной Армии. Мы организованным наступлением с минометами и артиллерией разгромили немецкий гарнизон. Пятьсот оккупантов испустили дух и оставили нам склады. Вот и живем с этого. У народа нельзя брать. Фашисты его грабят, да если мы брать еще будем, что ж это выйдет? «Куда же податься-то?» — скажет мужичок, как в «Чапаеве». Партизаны призваны поддерживать в народе веру в победу!

Первый день в стане ковпаковских партизан был заполнен впечатлениями до отказа. Хотелось сразу понять и систему организации партизанского соединения и познакомиться с ближайшими помощниками командира.

Заместитель Ковпака по разведке Петр Вершигора прислал за мной связного. Мы шли темными улицами деревни. Нас окликали часовые, спрашивали пропуск.

Вершигора сидел на полу на корточках и разбирал ворохи каких-то бумаг. Он поднял голову и, улыбаясь, сказал:

— Нахожусь при исполнении служебных обязанностей. Готовлю в Москву почту. За пять дней накопилось. Разведка соткана не только из зрительных наблюдений, но еще из захваченных документов, их расшифровки. Разведка — тонкая работа. Например, для нашего соединения вот эти бумаги не имеют значения, тогда как в Москве они прольют свет на скрытые замыслы врага. А нам надо знать немного — где враг, сколько у него оружия, слабые места его обороны и, пожалуй, все.

Он перелистал немецкую тетрадь, собрал стопку с документами.

— Когда-то я был кинорежиссером, — вдруг сказал он.

— Кем?! — вырвалось у меня восклицание.

— Режиссером. Да, режиссером, — видя мое удивление, продолжал он. — Работал на Киевской кинофабрике. Снимал перед войной картину о Молдавии. Вот бы куда двинуться! Хорошо знаю ту землю. Впрочем, зачем я разбираю эти бумаги? Пошлю-к а я все это общим тюком, все равно в Москве рассортируют по-своему.

Он начал складывать бумаги в мешок, на котором черной краской была нарисована свастика.

— А Ковпак у вас хорош, — сказал я. — Впервые такого человека встречаю. Внешность-то какая — настоящий дед!

Вершигора улыбнулся.

— А мы его, между прочим, так и называем — Дед. Что и говорить! Родился наш Дед с талантом. Никогда не приказывает, а скажет — и все будет сделано. Дед не любит многое держать в секрете. Верит народу. Ну и народ платит ему доверием. Единственное, что храним в секрете, — маршруты рейда или маршруты отхода после боев.

Он умолк, завязывая мешок с документами, потом сказал:

— Сегодня Дед поручил мне познакомить вас с разведкой. Начнется рейд — не до этого будет. Сейчас вам надо кое-что и кое-кого узнать. Наша разведка — это глаза и уши соединения. Сейчас ночь, а партизанские разведчики разбросаны кругом в радиусе километров в тридцать. Ведут разведку к началу рейда. Когда выступим, враг нас днем с огнем не сыщет.

Вершигора запаковал мешок с документами, написал на нем углем адрес и приказал связному отвезти на озеро, на аэродром.

— Пойдем к моим хлопцам, — сказал он. — К разведчикам.

Мы шли по темной улице. Сквозь плохо занавешенные окна пробивался свет. Вершигора посетовал на плохую светомаскировку, а потом махнул рукой и сказал:

— Огонь всегда приятен человеку. На войне огоньки иногда пугают. Но чаще вызывают воспоминания о семьях и домах, об уюте, о покое, о тех, кто нас ждет. Каждый надеется вернуться домой, и от него потребуют ответа. И надо готовить здесь ответ. Прийти домой без пятнышка и укора совести. Перед Родиной, перед домом совесть должна быть чиста.

Он помолчал. В наступившей тишине стал слышен только мерный хруст снега под ногами.

— Но среди нас много таких, у кого не осталось ни семей, ни родных, — продолжал он. — Они придут к бывшим очагам, и одинокая земля встретит их, строго спросив, верны ли они ей. Такие воюют до самозабвения.

— Это, видимо, один из законов войны, — сказал я. — Вы любите пофилософствовать?

— На войне особенно хочется высказать набегающие мысли. Сейчас вы увидите «чертову дюжину». Это тринадцатая рота первого батальона, которым командует сам Дед. Народ этот я привел к Ковпаку в Брянские леса. Вы увидите тех проводников, которые, может быть, ведут Деда к большой славе.

Вершигора вдруг совсем исчез, потом появился в стороне черным силуэтом.

— Кажется, нам сюда, — сказал он.

В темноте вырисовывались очертания хаты. Из дыр мешковины, которой были занавешены окна, прорывались тонкие и длинные лучи света и упирались в снег. Скрипнула калитка. Петр Петрович, замешкавшись около нее, выругался.

В хате за столом сидело пятеро молодых парней. У каждого на ремне висел пистолет. Один из них, с широким лицом, улыбнувшись, встал и сказал:

— А, Борода!

За ним встали все.

— Начальство? — коротко спросил приветствовавший Петра Петровича, кивнув на меня.

— Нет, корреспондент «Правды». Будет писать, как вы плохо ведете разведку, — подзадоривал Вершигора.

— Ручаюсь, будет у нас без работы, — добродушно отшутился широколицый.

— Познакомьтесь, — сказал Петр Петрович.

— Черемушкин Дмитрий, — представился широколицый.

— Бережной Иван Иванович, командир разведывательной роты.

— Мычка Федор, рядовой, пеший разведчик.

— Ковалев, политрук.

— Ну, а этот, — указал Петр Петрович, — взводный Гапоненко.

— Садитесь, — пригласил Бережной, — гостем будете.

— Хлопцы, — сказал Вершигора, — корреспондент должен вас хорошо знать и в бою не расспрашивать: кто это, как фамилия и тому подобное.

Вершигора ушел. Мы сели за стол.

Все парни как на подбор. На груди Черемушкина в свете лампы блестели ордена Ленина и Красной Звезды. Из грудного кармана его пиджака выглядывал автоматический карандаш. Прядь волос падала на лоб, и он привычным движением отбрасывал ее назад.

— Хотя я и вологодский, — сказал он, — а ковпаковец коренной. Вот они — пришлые, — кивнул он с улыбкой на Бережного.

— Ну, это не считается, — заметил Бережной, — что пришлые. Все равно ковпаковцы. Чем мы с Гапоненко и Лапиным виноваты, что нас гитлеровцы не окружали? Мы добровольно пошли в тыл врага, что ж такого, скажи, пожалуйста? — заключил он, подмигивая Черемушкину.

Бережной и его боевые товарищи, выполняя специальное задание, на самолете перелетели линию фронта и в намеченных местах выпрыгнули с парашютами.