Испытание

— Я говорил… я говорил… — голос Владика сорвался.

— Как же так? Мы отступаем… Немцы взяли Брест…

— Мой папа уже воюет… Папа уже три дня вою-вою-воюет…

— Ты хоть знаешь, что твой отец на фронте, а про моего батю ничего не известно!

— Он тоже пошел воевать. Ясно! Поэтому и не вернулся.

— В записке он про это не пишет…

— Вот увидишь, мы в два счета разобьем фашистов! Красная Армия любого врага разобьет!

— Как же мы одни… без бати… в лесу?

— Дядя Тима скоро придет. Его отпустят попрощаться с нами. И он скажет, что нам делать. Или пришлет за нами того человека, что оставил записку… который ружье унес.

Юрась ничего не ответил, только тяжело вздохнул.

ЮРАСЬ ВИДИТ ОТЦА

Кремлевские куранты пробили полночь, а потрясенные известием о войне мальчики и не собирались ложиться. Они все еще надеялись на возвращение Тимофея Петровича.

Несколько раз им чудились шаги. Они подбегали к окну, вглядывались в темноту, но потревоженные ветерком листья переставали шелестеть и наступала прежняя тишина…

Так прошла бессонная ночь.

Когда рассвело, Юрась сказал:

— Пойду искать батю…

— Куда?

— В райцентр, в Гладов. Пойду к товарищу Спиваку в райком. Он меня знает… Он с батей еще в Крыму воевал…

— Я тоже пойду. Туда далеко?

— Не очень. Девятнадцать километров.

— Человек проходит пять километров в час. Надо идти скорее, а то придется возвращаться ночью.

— Надо, так и в темноте пойдем. Я не боюсь…

— Я тоже не боюсь… Только днем… виднее…

Через несколько минут они уже шагали в Гладов. Тропа вилась лесом. От гомона птиц звенела листва, гудели шмели, блестела на солнце роса.

Мальчики прошли уже полпути, так никого и не встретив. Только рыжая лиса, распластавшись, перемахнула через тропу и скрылась в кустарнике.

Солнце поднялось высоко над деревьями, в лесу становилось душно.

— Пить хочется, — сказал Владик.

— Сейчас напьемся.

— Где?

— Увидишь…

Они прошли еще немного, и в привычные лесные шорохи вплелся какой-то новый звук. Это струился между деревьями напористый, прозрачный ручей. Было так приятно окунуть в холодную воду усталые ноги! Набрав пригоршню воды, Владик освежил разгоряченное лицо. Юрась стянул с себя рубаху, окунул ее, выжал и снова надел. "Надо и мне так сделать", — подумал Владик. Он хотел расстегнуть ворот, но вдруг заметил в траве маленькую изумрудную ящерицу. Юрась тоже увидел ее.

— Не шевелись… — прошептал Юрась. — Вспугнешь…

— Какая красивая!..

Где-то грохнул взрыв, дрогнула под ногами земля.

— Что это? — испуганно спросил Владик.

— Не знаю. — Голос Юрася дрожал. — Не знаю… Взорвалось что-то!

Нарастающий гул заглушил щебет птиц. В синем чистом небе летел самолет. Он летел так низко, что ребятам казалось: сейчас летчик врежется в деревья. Владик не выдержал и закричал:

— Выше! Выше!

И тут мальчики увидели на хвосте самолета черную свастику.

— Фашистский! Немец!

Юрась не верил своим глазам. Это было невероятно! Фашист летит над лесом, над его родным лесом, — летит, ничего не боясь. А солнце светит, и так же весело бежит ручей, и жужжание золотистой пчелы сливается с удалявшимся гулом фашистского самолета. Да уж не почудилось ли им все это? И взрыв и свастика на хвосте самолета!

— Смотри! Смотри! — испуганно закричал Владик. — Парашютисты!

В небе распускались маленькие белые парашюты и застывали в воздухе. Нельзя было понять, откуда появляются эти белые купола. Вдруг они начали расплываться, превращаясь в бесформенные облачка, и вскоре исчезли совсем.

— Это не парашютисты. Так рвутся зенитные снаряды. Я в кино смотрел. Идем скорее!

Узкая лесная стежка привела их на большак. Скоро они увидели колокольню гладовского собора.

— Сейчас будет стадион, потом хлебозавод, а там и город, — объяснял Юрась. — Стадион у нас новый. На пятьсот человек!

Они подошли к окраине города. Юрась не сразу узнавал знакомые места. Стадион, где он с отцом смотрел первого мая футбольный матч, был разрушен. В центре поля зияла огромная воронка, трибуны снесло взрывной волной.

— Гарью пахнет, — сказал Владик.

В воздухе медленно плыли черные хлопья сажи и бесшумно опускались на землю.

— Пойдем!

Почти сразу за стадионом начинался город. По улицам тянулись люди. У всех за плечами были котомки. Многие женщины несли на руках малышей. Поскрипывали детские коляски, груженные узлами. Все шли молча, торопливо, точно боялись куда-то опоздать.

— Куда они идут?.. Узлы тащат какие-то…

Ребятам не приходило в голову, что жители Гладова спасаются от немцев. Юрась и Владик не сомневались: фашистов разобьют со дня на день.

В центре города Юрася кто-то окликнул. Это был начальник гладовской милиции Гусаров. Он любил охоту и частенько приезжал в лес, к Тимофею Петровичу. Гусаров был неразговорчив, но с лица его никогда не сходила улыбка.

Сейчас Гусаров шел такой же хмурый, как все.

— Дядя Костя! — бросился к нему Юрась. — Вы папу видели?

Гусаров скользнул по Юрасю странным взглядом. Были в том взгляде и жалость, и недоумение, и растерянность. Но он быстро отвел глаза в сторону и, следя за плавающей в воздухе сажей, сказал невпопад:

— Смотри, сколько черных мух… документы жгут на всякий случай. И в райкоме жгут… и в райсовете…

То, что Гусаров не ответил на его вопрос и сам ничего не спросил об отце, напугало Юрася.

— Дядя Костя! — закричал он опять. — Что с папой? Вы знаете! Я вижу! По лицу вижу, знаете! Его бомбой убило, да? Говорите же!

— Что ты, что ты! Жив, здоров. Здесь и бомбежки-то настоящей не было. Всего две бомбы швырнул… Чего ему нас бомбить. Мы от всего в стороне… военных объектов нет, железная дорога в стороне…

Юрась понял, Гусаров не хочет говорить об отце. Он схватил его за гимнастерку и, дрожа всем телом, повторял:

— Вы знаете, что с батей, вы знаете, знаете!

— Погоди, успокойся! Сам-то я ничего не видел… Понимаешь, это самое… болтали тут разное… слышал я…

— Что вы слышали?

— Будто Тимофея Петровича… из партии исключили…

Юрасю показалось, что Гусаров шутит. Но он тут же понял: так глупо, да еще в такое время, дядя Костя шутить не станет.

— Как исключили? Моего отца нельзя исключить из партии!

По пыльному лицу мальчика, оставляя светлые полосы, потекли слезы.

— Где отец? Вы знаете, где он… Вы знаете?.. — твердил он тихо.

— Откуда мне знать? — сердито сказал Гусаров. — Видишь, что делается… Тут и самого себя потерять можно…

Юрась схватил Владика за руку и потащил за собой.

— Нечего его слушать! Он все врет! Не могут батю исключить из партии. Идем скорее к товарищу Спиваку!

Гусаров посмотрел им вслед и торопливо зашагал дальше…

Одноэтажное каменное здание райкома выглядело как обычно, только из печных труб его густо валил дым да возле подъезда стояла не эмка, как всегда, а потрепанный мотоцикл с коляской.

Мальчики вошли в коридор. У раскрытой топки голландской печи сидел на корточках чубатый парень и деловито набивал печь какими-то бумагами. На ребят он не обратил внимания.

— Нам товарища Спивака, — сказал Юрась.

— Не до вас ему, — отмахнулся чубатый, не отрывая взгляда от огня.

— Он нам нужен, срочно…

— У всех теперь срочно, — сказал парень и впервые взглянул на ребят. — Откуда вы такие срочные?

— Мне про отца надо узнать… Он домой не пришел…

— Он что, в райкоме работает? Как ему фамилия?

— Марченко. Тимофей Петрович… Лесник…

Чубатый вскочил на ноги.

— Да я же за вами три раза ездил! Ждите здесь! — бросил парень на ходу и скрылся в конце коридора.

— Сейчас узнаем, где дядя Тима, — сказал Владик.

— Наврал Гусаров! Не могли батю исключить!..

Хлопнула дверь, и в коридоре появился Спивак. Юрась едва узнал его. Всегда румяный, веселоглазый, секретарь райкома был сейчас бледен, небрит, запавшие глаза с красными от бессонницы веками блестели неестественно ярко. Он бросился к Юрасю и крепко обнял его.