Пленники надежды

— Или на смуглую деву из другой баллады, — сказал он.

— Верно, — откликнулась она. — Помнится, та смуглая дева была готова последовать за своим изгнанным возлюбленным куда угодно, хоть в дремучий лес, а когда он отговаривал ее, описывая невзгоды, которые ей придется там претерпеть, всякий раз отвечала: "Пойду с тобой, ведь из мужчин мне люб лишь ты один".

Рикахекриане остановились у подножия склона, держа совет, но совещались они недолго и, снова разразившись воинственными воплями, кинулись бежать вверх по крутому склону к валунам, за которыми прятались их жертвы. Лэндлесс, стоящий на коленях за одним из двух валунов, что лежали по краям прохода, через который он и Патриция вошли сюда, выстрелил, и передний из дикарей взмахнул руками, издал ужасный вопль и упал. На мгновение атака прекратилась, затем индейцы опять ринулись вперед, яростно вопя и размахивая своим оружием. Лэндлесс выстрелил снова и промахнулся, выстрелил еще раз, его пуля пробила бедро огромного воина, и тот рухнул на землю. Остальные остановились, затем повернули в сторону и скрылись из виду.

— Они решили, что спереди им не пройти, — сказал Лэндлесс. — Теперь они попытаются подобраться к нам сбоку. Наблюдай за этим передним склоном, моя королева, а я буду караулить их справа.

— Я смотрела только на мулата, — молвила она. — Все остальные для меня — всего лишь тени.

— Живым ему не уйти, — отозвался Лэндлесс. — Не бойся его, дорогая.

— Я и не боюсь, — ответила она. — Ведь у меня есть ты.

Справа над высоким валуном показалась темнокрасная рука дикаря, за нею медленно и осторожно — орлиное перо, затем прядь волос на бритом черепе и наконец высокий лоб и свирепые глаза. Эхо от выстрела Лэндлесса отразилось от утесов, и, когда дым рассеялся, они увидели только серый валун. Однако из-за него послышался насмешливый крик.

— Ты сочтешь меня плохим стрелком, душа моя, — с улыбкой заметил он, вновь заряжая мушкет. — Я опять промахнулся.

— Это потому, что ты ранен, — ответила она. — Как бы мне хотелось, чтобы твои раны перешли от тебя ко мне.

— У меня была рана в сердце, но ты исцелила ее, — сказал он и посмотрел на нее сияющими глазами.

Солнце зашло, и на землю опустились долгие сумерки. На бледно-аметистовом небе разгоралась вечерняя звезда, когда Лэндлесс тихо промолвил:

— Это наш последний заряд, — и выпустил его в руку индейца, на мгновение появившуюся над скоплением валунов.

— Стало быть, это конец, — сказала Патриция.

— Да, это конец. Пока что мы отбили их атаку, но скоро они обнаружат, что мы сделали все, что могли, и тогда…

Она оставила свой пост у проема между передними валунами, подошла к нему, опустилась на колени, и он обнял ее.

— Нас ждет не Смерть, а Жизнь вечная, — тихо проговорила она.

— Да, Бог и Любовь — и более ничего, — отвечал он. — Но тебе, любимая, будет горько пересечь реку, которая отделяет нас от того света.

— Мы пересечем ее вместе, — молвила она, — и сделаем это вот так. — Она подняла голову, чтобы он смог увидеть ее сияющую улыбку, и их губы встретились.

— Послушай! — Она коснулась его руки. — Ты слышишь этот звук?

Он покачал головой.

— Поднялся ветер, и лес вздыхает и шелестит. Только и всего.

— Это где-то далеко, — отозвалась она, — но мне кажется, что это плеск весел. Ах!

Напротив них в узком проеме между валунами на фоне окрашенного багрянцем западного края неба стоял Луис Себастьян, и на его злодейской физиономии играла улыбка. В гробовом молчании он посмотрел сначала на ставший бесполезным и отброшенный в сторону мушкет, затем на своего врага, раненого и вооруженного одним только ножом, и на женщину в объятиях этого врага, после чего, не оборачиваясь, произнес несколько слов на языке индейцев. Сгрудившиеся за его спиной рикахекриане издали короткий торжествующий вопль, после чего опять наступило мертвое молчание.

— Вот мы и встретились снова, сеньор Лэндлесс, — невозмутимо сказал мулат и, не получив ответа, продолжил, свирепо растянув свои толстые губы: — Я вижу, с вами произошел несчастный случай. Матерь Божья, какую боль вам, должно быть, причиняет эта ваша нога! Но скоро вы забудете о ней, вкусив удовольствия от горящих сосновых щепок.

— Я забуду ее, вкусив вот это! — крикнул Лэндлесс, отпустив Патрицию и бросившись на мулата с такой яростью, что они оба вывалились из проема между валунами и оказались на узком плато в кругу рикахекри-ан. Луис Себастьян был силен, как пума, но Лэндлесс обладал силой отчаяния. Мулат, поваленный на землю и придавленный к ней коленом, увидел занесенный над ним нож — и не увидел бы больше ничего в этой жизни, но его спас женский крик. Лэндлесс услышал его, повернулся, увидел, как дикари тащат Патрицию прочь из круга валунов, вскочил на ноги, не доделав своего дела, и бросился на рикахекриан, с которыми она боролась. Мгновение — и он оказался рядом с нею, а индеец, державший ее, упал мертвый к его ногам. За ними стоял громадный валун, который образовывал переднюю стену их крепости. Годфри, одной рукой обняв Патрицию, отступил, покуда оба они не прижались к камню спинами. И он стал ждать, подняв нож.

Его поза была исполнена такой решимости, он так наглядно продемонстрировал им свою силу, и было так очевидно, что перед тем, как они одолеют его, по меньшей мере, один из них отведает его ножа, что рикахекриане остановились и, раскачиваясь и вопя, принялись доводить себя до такого исступления, чтобы стать слепыми и глухими ко всему, кроме жажды крови.

— Я слышу шуршание листьев под ногами, — сказала Патриция.

— Это ветер или стадо оленей, — отвечал Лэндлесс. — Сейчас они нападут. Последний поцелуй, сердце мое.

Их губы встретились, их взгляды тоже, затем он отодвинул ее за свою спину и приготовился еще раз схватиться с Луисом Себастьяном.

Лэндлесс неотрывно смотрел на желтое лицо мулата, готовясь поразить его в грудь, покрытую черной боевой раскраской, но тут между ними быстро скользнул индеец, ударом по руке выбил у него нож, и тот со звоном упал на камни. С торжествующим воплем, дикарь подобрал оружие и показал его своим собратьям, которые, видя, что те, кого они так долго выслеживали, оказались наконец у них в руках, огласили лес криками ликования. Несколько дикарей окружили Лэндлесса и Патрицию, свирепо вопя и смеясь и грозно потрясая ножами и томагавками, но большинство спустились по склону, направляясь в лес.

— Они пошли собирать хворост, — не переставая улыбаться, объяснил Луис Себастьян. — Скоро мы разведем славный костер. Думаю, сеньору Лэндлессу часто доводилось носить из леса хворост в те времена, когда он был рабом и когда эта хорошенькая дамочка за его спиной обращалась с ним как с таковым — если только она и тогда не одаривала его своими милостями втайне. Но Матерь Божья, теперь, когда она сделала его своим господином, хворост для него должны носить мы!

Лэндлесс, сложив руки на груди, поглядел на мулата со спокойным презрением.

— Змея на то и змея, чтобы изливать свой яд, — невозмутимо сказал он. — Так что тебе не удастся меня уязвить.

— Змей надо давить, — послышался голос рядом с ним.

Это произнес сэр Чарльз Кэрью, вышедший из-за валунов, рассыпанных по склону, спускающемуся к реке. В руке у него была шпага, которой он пронзил мулата насквозь. Негодяй рухнул на землю и после недолгих корчей затих навсегда.

Из леса донеслись крики, за которыми последовал мушкетный залп. При этом звуке полдюжины остающихся на плато дикарей повернулись и бросились бежать вниз, но их встретили взбегающие на холм англичане. Какое-то время окутанные сумраком поляны, невысокие холмы и грозные утесы оглашал шум схватки: мушкетные выстрелы, крики белых и вопли дикарей. Но вскоре эти последние стали тише, реже, затем стихли совсем — прошло всего десять минут, но все воины уже были убиты и не осталось никого, кто мог бы воротиться в их деревню в Голубых горах. Они пролили много крови, и им отплатили их же монетой.

На вершине холма сэр Чарльз вложил свою шпагу в ножны и подошел к побледневшей Патриции, стоящей неподвижно перед валуном.