Метанойя

Но понемногу жесткая хватка острых когтей кошмара стала слабеть, позволяя робко дышать в надежде на жизнь, и наконец я набрался сил, чтобы открыть дверь, впустив в салон сырую сентябрьскую ночь. Словно тяжелобольной, с трудом вылез из машины, чувствуя, как вместе с налетевшим ветром толпы навязчивых призраков плотно подступили ко мне, ужасно гримасничая и пытаясь устрашить своим видом. И, понимая, что это всего лишь плод моей фантазии, я ощутил себя совершенно беззащитным, лишившись дружеского покровительства «ягуара», пока, пошатываясь, брёл до тёмного подъезда и поднимался на свой этаж.

И только когда запертая на два замка дверь отрезала меня от внешнего мира, а мягкий свет залил прихожую с зеркалом во всю стену, я смог облегченно вздохнуть, испытывая неподдельную радость оттого, что наконец-то добрался домой. Пристально поглядев в глаза своему отражению, я усмехнулся и пробормотал.

– Capre diem, amicus, sed memento mori! Срывай день, дружище, но помни о смерти.

Серенький рассвет, незаметно подкравшись к окошку, застал меня на любимом диване, обложившегося пуховыми подушками, словно приличный махараджа. Рядом на маленьком столике дымилась внушительная пиала с крепко заваренным, сладким, как сироп индийским чаем, а по комнате лениво плыл аромат изысканного лакомства индусов– пиццы с грибами, заказанной по телефону. Мне так и не удалось уснуть в эту ночь. Несмотря на дикую слабость сон бежал от меня под мощным натиском самых противоречивых мыслей, безжалостно разламывающих изнутри тесную черепную коробку в стремлении вырваться наружу. И будучи не в состоянии справиться с этим бешеным роем, я призвал на помощь магический ящик со стеклянным окошком, способный убить любую мысль ещё на стадии её зарождения.

Поставив кассету с совершенно безмозглым боевиком, я равнодушно наблюдал за кровавой бойней, устроенной каким-то отмороженным по колено суперменом, даже не реагируя на явные сюжетные нестыковки и безобразные спецэффекты. Главное, что меня привлекает в подобного рода фильмах – полное отсутствие малейшего намёка на смысл, когда любое слово звучит, как жалкая пародия на пародическое изображение жизни. Не надо корчить из себя эстетствующего философа, тонкого ценителя искусства и рассуждать о высоких материях там, где высшим достижением цивилизации, её тайным идолом является внушительной формы кусок мяса, потрясающий оружием и не раздумывая пускающий его в ход.

Хотя, по большому счету, весь кинематограф является огромным, важным, красиво переливающимся мыльным пузырём и воспринимать его всерьез так же нелепо и абсурдно, как рассуждать о содержательности пустоты. Изначально будучи лишь эффектным обманом чувств, ложью, закамуфлированной в привлекательную обёртку, кино собирает в этом безумном мире миллионы поклонников, жаждущих вновь и вновь быть обманутыми вымышленным подобием жизни. И поразительно до мерзости, как вся эта ложь возводится на специальный пьедестал для поклонения, а тем, кто лучше всех научился обманывать людей, вручают особые награды, вполне официально признавая их кумирами, на которые тут же готовы молиться толпы их жертв. Впечатляет масштаб происходящего и страшно оттого, с какой внутренней покорностью и подобострастием мир падает ниц перед своими надменными, капризными и развратными богами, с тайным благоговением взирая на их жизнь и считая дурным тоном не знать их в лицо. Недаром кто-то из сатанистов тонко подметил, что кино важнее всех остальных искусств, ибо трудно найти более изящную и привлекательную форму поклонения князю лжи и обмана. Меланхолически глядя на горы трупов в телевизоре, я нисколько не сомневался, что все они принесены в жертву повелителю пустоты.

Кассета наконец закончилась, и пиала с чаем опустела, и от пиццы осталась лишь пустая картонная коробка, а настроение почему-то не поднималось. Одиночество жестко накрывало меня, вызывая тягостную маету, и в какой-то момент я даже решил позвонить Лисичке и позвать её на помощь. Время от времени мы проделывали с ней известные упражнения, дабы совсем не потерять форму, хотя признаться, это происходило все реже и реже.

Почему-то телефон у неё не отвечал. Выждав семнадцать гудков, я раздраженно бросил трубку, гадая, куда бы она могла податься в такую рань в воскресенье. Все нормальные люди в такую погоду по домам сидят. Снова в памяти всплыл странный сон, замысловато вплетаясь в действительность и потянув за собой цепочку самых фантастических предположений, от которых я поспешил избавиться решительным образом, включив погромче музыку.

Вот ведь воистину нерешаемая проблема– бежишь, бежишь от людей, но как только на самом деле оказываешься один, сразу наваливается такая тоска, что кажется, никаких сил не хватит справиться с ней. В тяжкой битье вырвав финансовую независимость от мира, я всё равно остаюсь связанным по рукам и ногам крепчайшими узами, не имея возможности разорвать душевную преданность ему. Наверное, Ангел прав– тягостный плен мирских иллюзий, в котором пребывает душа, со временем оказывается настолько привычным и естественным, что она уже не предпринимает попыток убежать от него. Всецело предаваясь во власть своего поработителя, ей по-настоящему страшно лишиться этого сладкого рабства. Лелея призрачную мечту о побеге из своей темницы и даже совершая внешне бунтарские поступки, демонстрируя протест против заключения, хитрый узник предусмотрительно привязывает к ноге длинную верёвку, чтобы легче было найти дорогу назад. Себя-то не обманешь: кто хочет уйти, тот просто тихо уходит, а для остальных подобный бунт против мира– лишь один из способов привлечь его внимание и утвердиться в нем. Даже в тяжких условиях плена каждому хочется устроиться с максимальным комфортом, а когда он уже обеспечен, то стоит ли убегать от него? Но кто может признаться в этом не то, что другим, а самому себе? И приходится делать вид, что борешься с миром, когда на самом деле эта борьба изначально фальшива и ты уже побежден, потому что, воюя против всех и вся, ты забыл выпустить из тюрьмы собственную душу. Казалось бы, вот она свобода, один только шаг, но… Судорожный рывок заботливой верёвки, и весь твой побег оказывается очередной фикцией, гнилым плодом извращенного воображения. И вдруг понимаешь, что на самом деле тебе очень нравится роль эдакого парии, непонятого миром и отверженного им, которую ты вдохновенно играл все это время. Такое вот кино с эффектом присутствия. А что за кино без зрителей? И в этом свете стоит ли так ханжески осуждать кинематограф, когда, в общем-то, занимаешься тем же самым, только на другом уровне? Или это вполне объяснимая ревность к конкуренту, обладающему неизмеримо большими возможностями в производстве иллюзий? Разве не хотелось бы, чтобы этот нескончаемый сериал с тобой в роли тебя выдвинулся на первые строчки в мировых рейтингах? А может, ты мнишь себя непризнанным гением, стоящим выше скотских желаний и чувств грубой толпы, и твое кино лишь для избранных, способных оценить тонкость и чуткость твоей души? Но ведь нет коренного различия в градациях лжи, по своей сути она так и остается ложью, где отдельные детали не имеют значения, даже если кажутся правдоподобными. Твой фильм всегда будет лишь жалким подобием реальности, которую ты потерял в погоне за призраками. Красочный мираж глумливо растворится, и ты вновь окажешься в пустоте, обреченный снова заполнять её неверными грёзами. Суета сует, все суета.

Я раздраженно ткнул пальцем в кнопку дистанционки, заставив умолкнуть назойливую музыку, и какое-то время просто лежал, наслаждаясь тишиной, перед которой почтительно расступились все мысли. Внезапно меня словно катапультой выбросило с дивана– я вспомнил, что в кармане моей куртки лежит настоящее чудо, нуждающееся в апробации. Как я мог забыть про «хрустальную мечту»? Видно, потихоньку выходят из строя микрочипы памяти, это уже очень тревожный симптом.

Вернувшись из прихожей с маленьким пакетиком в руке, я высыпал «слезинки» на подушку и внимательно их рассмотрел, как будто одним взглядом мог проникнуть в тайну их состава. Три капли, похожие на стеклянные, в жизни бы не поверил, что они обладают такими свойствами.