Страница 5 из 88
Та женщина, которой Хэла была в прошлой жизни, не умела быть счастливой. Ей было тяжело, потому что она была эмоциональной, но подавляла в себе всю эту бурю, которая бушевала и не имела возможности вырваться наружу. И в конечном итоге это привело к тому, что буря смела сознание, сломала ту женщину изнутри.
И быть сломанной страшно, но теперь было жутко до смерти, потому что тогда в ней не было никаких сверхъестественных сил, которые могли навредить окружающим. Понятно, что можно было всё равно навредить, но сейчас… она могла убивать щелчками пальцев.
Тошнотворное сравнение, которое всплыло, когда она пыталась осознать произошедшее — свечки на праздничном торте. А ты, Хэла, можешь подуть и…
Проснувшись, она увидела рядом мирно спящего Рэтара — шрам, щетина, уже и голова бритая потемнела от появившихся вновь волос.
Хэла всё ещё здесь. В этом мире. С этими хорошими людьми. Она всё равно считала их хорошими, несмотря ни на что, хотела, чтобы они были в порядке. А рядом с ней нельзя быть в порядке. Она могла творить чёрное чистое зло, нести смерть быструю и неотвратимую.
Огонь внутри Рэтара был ярким и сильным, свирепым. Такой нельзя затушить всего лишь подув на него, это не свеча на торте. Он сам может спалить её в миг, вот протяни руку и займётся, разгорится, пойдёт дальше… и снова пришла эта знакомая мысль о конце. Как давняя подруга, с которой не общаешься много лет, а потом встречаешь и будто не расставались.
Глаза защипало. Она так отчаянно не хотела его оставлять.
В воспоминаниях всплыл другой мужчина. Если подумать, то той несчастной из другого мира очень даже везло.
Сначала её спас Ллойд. Спас от смерти и подарил ей тринадцать дней наполненных нежностью на двоих — музыкой, талантливыми людьми, спонтанными путешествиями и наверное любовью, по крайней мере были мягкость, близость и тепло.
А потом её спас Илья…
Юха Джокер. Она могла закрыть глаза и увидеть его — высокого, сильного, ухмылка эта, уверенность в том, что всё как надо, свирепость звериная, такая непривычная для её мира, пугающая и одновременно завораживающая. И ведь Илья был свиреп настолько, насколько был надёжен.
Вспомнилось, как она стояла и смотрела на него на похоронах Ллойда. Разительные отличия между ним, когда она с ним познакомилась и тогда на прощании с их общим другом.
Дорогой чёрный костюм, чёрная рубашка с растёгнутыми верхними пуговицами, легкая небритость, усталость от межконтинентального перелёта и поминок накануне, потому что за Саню надо было выпить, сигарета в зубах и желание убивать.
И она была тогда такой красивой. На похоронах красивыми быть нельзя, и она не старалась, но получилось. Потому что наверное в то время у неё было то самое тело, которым можно гордиться. Она снова носила сорок четвертый размер одежды, была невероятно худой, и то платье, пусть и траурного чёрного цвета, но так ей шло. Разве что эта бледность кожи.
"Аристократическая", — хрипло от возбуждения прошептал ей в плечо Джокер, когда она на нервах об этом пошутила…
Был конец июня и лето тогда наконец перестало заливать всё дождями и подарило несколько жарких дней. Для неё жарких во всех смыслах. Потому что страсть взрослых людей, как оказалось более дикая и яростная.
Когда ты молод у тебя больше безрассудства, но возраст… страсть, когда ты взрослый, когда тебе уже не двадцать — она накрывает с головой и тут уже дело не в безрассудстве, а в том, что ты словно пытаешься ухватить этот момент, хлебнуть родниковой воды, вдохнуть воздух этой свободы, которой уже нет, о которой уже забыл. И растворяешься.
Хотя, в тридцать можно тоже быть подростком. Жизнь подарила им с Ильёй несколько охрененных дней вместе. Чистые оголённые нервы, эмоция, только секс и страсть. Страсть друг к другу, к музыке и много разговоров обо всём.
Все по-разному переживают горе. Они вдвоём похоронили хорошего друга и почему-то их смело в водоворот того, что называют грехом. Потому что они грешили. Она-то точно.
Потом не жалела, но больно было невыносимо…
И сейчас… сейчас снова. Снова эта всепоглощающая страсть И она снова делает это как будто крадёт чьё-то счастье. Пусть и в другом мире. Пытаясь быть честной и наконец не скрывать эмоции. Даже имя у неё другое. Но всё равно…
— Хэла? — позвал Рэтар, потому что слёзы всё-таки полились из глаз и попали на его руку, на которой лежала её голова.
— Да? — отозвалась она и открыла глаза. Этот его взгляд… полный заботы, тревоги. Немыслимый. Нужный. Она с трудом постаралась его успокоить. — Всё хорошо…
— Не надо, Хэла, — прошептал Рэтар, перебивая её. — Я понимаю. Оно так просто не пройдёт.
Его рука легла на щёку и погладила так нежно, что внутренности скрутило в тугой узел.
— Отпусти меня, — попросила она, словно кусок от себя отрезала. Он нахмурился, но в глазах уже ожил страх. Тот, что она видела, когда запрещала трогать себя в лесу. — Мне нельзя быть тут. Я не уйду далеко. Но с людьми мне нельзя. С тобой мне нельзя, — Хэла попыталась достучаться до разумного в Рэтаре.
Должно же быть ему страшно за себя, ну или на себя плевать — он, как феран, отвечает за всех, а Хэла опасна. Её нужно изолировать…
И вот эта мысль полоснула лезвием. Тоже снова.
“Изолировать!”
— Нет, — и Хэла ощутила эту стальную хватку.
Ту самую, которой он держал её за шею, когда она была мгновение сильной и независимой женщиной. Ну побыла мгновение и хватит!
— Рэтар, — всхлипнула она, зажмурилась и положила трясущуюся руку ему на грудь.
— Я сказал — нет, — голос его звенел сталью и причинял боль. — Я не отпущу тебя, Хэла. Что угодно, но не это. Не позволю тебе быть далеко, не позволю быть одной.
Он был в ярости, которая разрасталась и делала ей больно. И это уже было. Но она переживёт.
— Хэла, — Рэтар прижал её к себе и смягчился. — Я понимаю, родная. Болит у всех по-разному, но я так хочу, чтобы ты не отталкивала меня. Я не могу всё исправить, я не могу облегчить твою боль, но я так хочу просто быть рядом, чтобы ты была рядом… Хэла…
И, если сейчас он скажет ещё что-то, она уже не будет себе принадлежать. Совсем.
И Хэла отпустила. Перестала сражаться. Перестала бороться. Огонь Рэтара успокоился и грел её. А в голове как в калейдоскопе скакали осколки прошлого, перемешивались с настоящим и почему-то не было забавно, а было обречённо страшно.
Хэла так боялась себя.
— Это что? — ведьма в недоумении смотрела на свёрток мягкого пергамента и сложенное в нём серое платье.
Рэтар вздохнул.
— Платье, Хэла, — ответил он. — Твоё в крови, тёмных пятнах, которые разъели ткань и оно пришло в негодность.
— И так быстро взялось новое? — нахмурилась она. — Не как у серых?
Паническая атака, которая случилась с ней, когда проснулась, прошла. И было стыдно, что Рэтар стал свидетелем этого срыва, хотя конечно Хэла знала, что он всё понимал.
Не каждый день теряешь кого-то близкого, а Найту женщина любила. Не каждый день внезапно убиваешь больше полусотни человек. Ну, и конечно, не каждый день борешься со злыми заклятиями драгоценных камней. И это не считая теней в доме, рождения ребёнка и увы, как бы это правильно сформулировать… забираешь у женщины её чрево, чтобы спасти её жизнь.
Но всё равно Хэла предпочла бы, чтобы паническая атака случилась с ней наедине с собой, а не вот так на глазах у этого, склонного к преувеличению всего, что с Хэлой связано, мужчины.
В Зарне у Рэтара не было личного бассейна, но и наличествующая в задней комнате ёмкость с холодной водой, была достаточно большой для Хэлы, чтобы была возможность спокойно утопиться.
Прошло уже три мирты, две из которых она провела в беспамятстве и судя по всему своим состоянием ферана очень напугала, потому что сейчас Рэтар смотрел на неё с плохо скрываемой тревогой и внимательнее обычного. И дело было не только в утреннем срыве. Это было что-то общее.
Третью мирту они провели в грехе, сне и вот утро — паника — истерика — мытьё… и Хэла обнаружила, что выйти в люди не в чем, кроме вот этого невероятно мягкого на ощупь, и вероятно тёплого, красивого платья.