Страница 55 из 60
И тут наверху, обращаясь к микрофону, как к домашнему животному, залопотал вкрадчивый, поспешный голос:
— «Фрегат», «фрегат», та це ж я, кок, старшина второй статьи Величко…
В «фрегате» мяукнуло; видно, дежурный захохотал или выругался, прервав связь. Потом снова включился.
— Величко, найдите там кого-нибудь! Вы один на лодке не знаете, как врубить автоматы!
Дежурный ошибался. Кок был не один. Был еще Виктор. Он стоял ни жив, ни мертв. Еще найти бы эти автоматы он, пожалуй, смог, а вот врубить… Но над ним уже затопали ноги, и раздался громкий щелчок контактов…
Поминутно заглядывая в схемы и инструкции, Виктор бродил по лодке. Прошло две недели, а он только поверхностно, неподробно проследил по отсекам прохождение магистралей. Потом как-то, в один из дней, он выяснил, что не знает устройства клапана. В последний раз он видел эту штуку разобранной на занятиях по машиностроительному черчению на первом курсе. Вертишь против часовой — открываешь, по часовой — закрываешь. Вот и все, что Виктор знал. Когда при нем мичман очень ласково рассказывал матросу, что такое прокладка в клапане, Виктору стало жарко. Он даже не знал, где эта прокладка должна была находиться. В голосе мичмана дребезжала ярость.
— Моряку современного ракетоносца, — говорил мичман, — нелишне знать… Моряку подводного крейсера не к лицу гнушаться…
Всегда и везде употреблялось одно слово — «лодка». Иногда слово «пароход». А тут шли сплошь «ракетоносцы» и «подводные крейсера»…
Два дня Виктор ходил, нося в себе сознание того, что он не знает устройства даже простейшего, грубого клапана, каких на лодке сотни и тысячи. Он бродил, лазил по лодке и боялся показываться на глаза не только офицерам, но и матросам — все они сейчас были для Виктора на одно лицо: все готовы были крикнуть по «фрегату»: «Лейтенант, пошел осушительный за борт!» или «Пустить компрессор!»
На плавбазу Виктор возвращался поздно вечером. От лодки до плавбазы было всего несколько пирсов. Над бухтой висела полная луна, холодно освещавшая неровный лед. В последние дни морозы все усиливались, и приписанный к базе ледокол по нескольку раз в сутки молол ледна выходе из залива, чтобы лодки не оказались запертыми. Когда начинался отлив, то лед уже не хрустел на камнях, как две недели назад, а скрипел и лопался, и куски его потом косо смерзались друг с другом.
В эти дни Виктор не писал писем. О чем было писать? О том, что лодки вблизи совсем не такие, как издали, и за месяцы преддипломной практики он их не разглядел? Письма писать не хотелось… Виктор поднимался на трап плавбазы и шел к себе в каюту. В один из таких вечеров на своей койке он нашел телеграмму.
«Хотим быть с тобой вылетаем завтра встречай…» И час самолета.
Виктор сел в шинели на койке. Внутри у него стало пусто. Жизнь, которой он жил до этого момента, показалась ему легкой до чрезвычайности. Завтра прилетит Татьяна с завернутым в одеяло сыном. Все связанное с собственными делами показалось Виктору в этот момент удивительно несложным, а все связанное с семьей — неразрешимым…
Завтра он ее увидит. Они завтра прилетят. Но куда? Куда их деть? Как Виктор уже знал, существовал целый список очереди на квартиры в городке. В этом списке были даже старшие офицеры. Их жены ждали где-то там, южней. А его жена вот ждать не стала.
Виктор понесся дать телеграмму, чтобы не ехали. Но почта в городке уже закрылась. Телефона у тещи в Ленинграде не было. И вдруг Виктор ощутил за Татьяну гордость. События было уже не остановить. Пахло это точным расчетом.
Так и не отправив телеграммы и не позвонив в Ленинград, Виктор вернулся на плавбазу и стал искать кого-нибудь, кто мог бы его завтра отпустить на аэродром. Нашел он помощника командира.
Помощник у них был громадный черный мужчина — веселый и шумный, как дитя. Виктор пока еще не мог понять, чему вокруг него смеются. Шутки помощника казались ему плоскими, и смеяться им казалось ему подхалимством.
Помощник был в каюте. Сидел он без кителя, и спина его под рубашкой ходила, как ледяное поле, которое корежит ветром. Мужчина он был могучий, и ему, наверно, все время хотелось что-нибудь приподнять или обрушить, но сейчас он пел фальшивым голосом «Ехали на тройке с бубенцами» и ставил птички в какой-то ведомости. Он посмотрел на Виктора своими черными, нерусскими глазами, и в глазах его запрыгал смех.
— Говори, — сказал он, продолжая петь.
Виктор объяснил ему. Помощник спел еще немного и помолчал, будто удивляясь, будто удивляясь, что Виктор не говорит дальше.
— И только? — спросил помощник, не переставая ставить птички. — А я думал — ты человека убил…
— Какого человека?
— Врывается ночью, глаз косит, губа трясется… Ну, думаю, имеем пену!
Пришлось ждать, пока он кончит хохотать. Замолчал помощник внезапно и посмотрел на Виктора прищурившись.
— Послушай, а что я придумал-то… Может, мы тебя спрячем, а?
— Зачем?
— Ну будто ты в море. А они приехали — справа сопки, слева сопки, прямо сопки. У них на обратную-то дорогу деньги есть?.. Да ты что, обиделся? От же народ пошел! Служить-то, парень, еще долго. Ох, и поездят же на тебе боевые друзья! — Он смотрел на Виктора уже серьезно, но глаза его все равно смеялись.
Через полчаса Виктора нашел угрюмоватый старший лейтенант и сказал, чтобы тот вез своих в его комнату, — жена с дочкой к старшему лейтенанту должны были возвратиться из Москвы недели через две.
И она прилетела. Полукруглый проем самолетной двери был у нее над головой, как оправа старого медальона…
— А если бы я ушел в море? — спросил Виктор.
— Я бы тебя ждала.
— Но где?
— Где-нибудь у вас, в городке…
— Но тебя бы даже не встретили.
Они ехали на автобусе с аэродрома. Мимо бежали сопки. Володька спал у отца на руках.
— Зато потом я бы тебя встретила, — сказала Таня.
А мимо бежали сопки. Пологие — в снегу, крутые — без снега.
— Ты чего это плачешь? — тихо сказала Таня и прижалась к рукаву Виктора. А руки у него были заняты, и никак со щеки было не смахнуть какую-то воду.
— Устроимся как-нибудь, — прошептала Таня. — А ты рад, что мы приехали?
— О чем ты спрашиваешь! — сказал Виктор.
— А я в новом платье… — прошептала она еще тише.
— Танька… — сказал он. — Глупее тебя на свете только Володька. Ты самая глупая из всех, кого я знаю…
— Согласна, — сказала она. — А кого это ты еще знаешь?
Автобус ехал в городок, где был один магазин, один детский сад и одна столовая для командировочных. Питание для малышей и в Ленинграде-то расписано по детским кухням. Виктор вспомнил об этом и похолодел. Он не знал даже, есть ли у них в городке такая кухня.
— Послушай, Таня, — сказал он. — Что же делать?
Но она только засмеялась.
— Наш папочка все забыл, — сказала она куда-то в сверток, который пока еще спокойно лежал у Виктора на руках. — Наш папочка совсем не помнит. Он забыл даже, что нам ни от кого ничего не нужно…
И вот Виктор снова бродит по лодке, изучает ее. Два человека здесь уже имеют для него свое лицо — это помощник и хозяин комнаты Петя. Шутки помощника уже не кажутся Виктору такими дурацкими, Виктор начинает улавливать в них какую-то неунывающую силу. И высокие сапоги помощника с ремешками поверх голенищ, и полное отсутствие слуха уже не раздражают Виктора. А Петя — тот только отвел его к себе домой, открыл квартиру, пособирал по комнате висящие на стульях тряпки, сунул их в шкаф и ушел на плавбазу. А на следующий день, когда они встретились на лодке — Виктор бродил с инструкциями в руках, — Петя остановился и, не здороваясь, спросил:
— Ты, отец, если чего надо, так давай не робей. Спрашивай, если что. На флоте бабочек не ловят…
И Виктор вдруг сказал:
— Где бы мне, Петя, клапан разобранный увидеть?
— Клапана не знаешь? — удивился Петя, но удивился не только не обидно, но почти радостно. — Шурыгин!