Страница 45 из 60
Капитан и сам не забывал о тумане, но всякое напоминание о нем вызывало ощущение бессильной злости. Временами ему казалось, что окружающие уже разгадали эту его слабость и говорят о тумане умышленно. Огромным напряжением воли он сдерживал себя. Но последнее замечание штурмана как бы переполнило чашу.
— Хватит с меня тумана!
Он бросился к двери, ведущей на крыло мостика. В этом порыве капитан забыл, как открывается дверь. Он не отодвинул ее в сторону, а с размаху толкнул обеими руками. Руки попали в верхнюю, застекленную половинку двери. С треском и звоном вылетело стекло. Капитан выдернул руки словно из пасти какого-то чудовища, усеянной громадными зубами. Затем с грохотом отодвинул дверь и выбежал на крыло. Под ногами противно захрустело и даже взвизгнуло стекло.
Этот взрыв ярости потряс помполита и старпома. Они слышали, как капитан шагал по крылу, но не стали мешать.
В открытую дверь сильно потянуло отвратительной сыростью.
Минут через десять капитан вернулся, закрыл за собой дверь, молча подошел к компасу. Во всем этом чувствовалась неловкость. Никто не знал, как избавиться от нее. Слабый фосфорический свет, идущий от компаса, осветил лицо капитана. Оно казалось в этом мертвенном свете особенно мрачным. Потом он резко поднял голову и сказал сухо:
— Ай эм сори. Сорвался.
Это было так неожиданно и не похоже на капитана. Все: и то, что сорвался, и то, что извинился по-английски. И никто не знал, что эта вспышка ярости, пусть внешне и не совсем оправданная, была внутренним бунтом. Это был бунт нравственно сильного человека против собственной, ничем не объяснимой слабости. Неловкость разрядил сам капитан. Он заговорил просто, буднично:
— В старину, когда на парусниках ходили, моряки насвистывали, чтобы вызвать ветер. Капитан спрячется куда-нибудь за рубку и посвистывает. Да еще и приговаривает: «Дуй, дуй, весели хозяина». В наш век это не годится. Нужно что-нибудь более решительное… Вроде разбитого стекла. Вероятно, помогает… Одним словом, от зюйд-веста ветерок поднимается.
Старпом обрадовался этой разрядке. Он стремительно выбежал на крыло и сейчас же вернулся обратно:
— Верно, ветерок! Ну, туману крышка!
Ветер быстро усиливался, и вскоре туман исчез, как будто кто-то снял гигантский кисейный полог.
Заблистали звезды, появилась ущербная луна, нырявшая в тревожно несущихся облаках.
— Выключите этот проклятый ревун, — сухо сказал капитан.
Ветер продолжал крепчать, и вскоре стало ясно, что разыгрывается шторм. А через час, когда рассвело, ветер доходил до семи баллов, и верхушки волн уже залетали на палубу.
— Вызовите боцмана, — распорядился капитан, пусть проверит крепления. — Затем к помполиту: — Возьмите бинокль, Алексей Иванович, посмотрите с левого борта.
И сам ушел на правое крыло.
Помполит оглядывал в бинокль темно-серые водяные холмы. Они торопились, бестолково налетали друг на друга, передвигаясь на северо-восток. Ветер со злостью срывал верхушки волн, перетирал их в муку и расшвыривал по морю. Пена белыми тропками тянулась далеко к линии горизонта.
…«Ничего в волнах не видно». Вот бывает же так: привяжется какая-нибудь фраза, и никак от нее не отделаться. От бессонной ночи мысли ворочались в голове тяжело. «А куда мы идем? Вот сейчас, в данную минуту? В порт или в другую сторону?»
Эта мысль потянула за собой другую: «Ну а чего достигли? На девять часов задержали свой приход в порт. А еще чего?» И тут же чей-то другой голос произнес укоризненно и едко: «А совесть? Разве не беспокоит? Ведь говорил другим про закон моря… М-да… Ничего в волнах…»
— Ничего в волнах не видно, Алексей Иванович?
Помполит даже вздрогнул от неожиданности. Удивительное совпадение! Те же самые слова. Может быть, и мысли те же? Он оглянулся. Сзади стоял капитан и, приложив бинокль к глазам, оглядывал море.
— В общем так, — продолжал капитан, — я распорядился повернуть домой. Сейчас мы с вами позавтракаем и ляжем спать. Между прочим, за ночь в этом треклятом тумане мы здорово отклонились в сторону. Обидно, что не нашли…
— Но поиски не прекращаем?
— Я приказал усилить наблюдение. Сейчас-то легче. Пойдем, Алексей Иванович. У вас что-то очень скучный вид.
Помполит взглянул на капитана. А вот он не меняется: лицо все такое же — чистое, розовое. Только глаза усталые.
— Пошли, позавтракаем.
Однако в салон помполит не пошел: есть не хотелось. Отправился к себе. Каюта показалась чужой. Посторонний человек подумал бы, что здесь произошел погром: мебель разбросана, книги валяются на полу, тяжелая бархатная скатерть сползла со стола, граненый стакан грохочет, перекатываясь из угла в угол каюты. Здесь, наверху, амплитуда колебаний больше, и поэтому качка ощущалась сильнее, чем внизу. Помполит же заблаговременно ничего не закрепил и е припрятал. Даже койка, так соблазнительно манившая к себе ночью, показалась чужой и холодной. Он не стал ничего убирать, кроме стакана, медленно разделся и лег. И сразу почувствовал, насколько хороша постель. Вытянулся во весь рост так, что косточки захрустели. Какая-то мысль шевельнулась было в голове, но додумать он не успел.
Через час его разбудил телефон. Он гремел, как гремят колокола громкого боя, оповещая о тревоге.
Помполит с трудом открыл глаза и приподнялся, все еще не понимая, что звонит телефон. В голове шумело. Да, это телефон. Он протянул руку к письменному столу и снял трубку.
Вахтенный помощник извинялся, что разбудил. Одним словом — нашли эту посудину…
— Какую посудину? — и вдруг понял: — Что-о? Нашли! Здорово! Где она?
— Подходим.
— Капитана разбудили?
— Да.
Он вскочил с койки и сразу же плюхнулся обратно. Качало сильно. Быстро оделся и выбежал из каюты.
На мостике находился только рулевой. Остальные были на левом крыле. Капитан, вооружившись большим мегафоном, спокойным голосом отдавал распоряжения на палубу, где находились старпом и боцман:
— Спустить штормтрап! Когда подойдем вплотную, боцман и два матроса переходят на борт и принимают концы.
Шторм разыгрался изрядный. Огромную плавбазу сильно качало, несмотря на большой груз.
Помполит подошел к капитану, постоял немного сзади, потом неожиданно приблизился и тихо, чтобы не слышали другие, сказал:
— Спасибо, Федор Арсеньевич, за хороший урок.
Капитан обернулся:
— Не понимаю. Какой урок?.. Да, Алексей Иванович, прошу вас, пройдите туда, на палубу, проследите, пожалуйста. Главное — безопасность тех, кто пересядет на борт. Там, правда, старпом. Но ваш глаз нужен.
Быстро спустившись, помполит совсем близко увидел бот. Он был окрашен в темно-бордовый цвет, с ярко-белой широкой полосой вдоль бортов. На корме четко выделялось название знакомого норвежского порта. Крохотная рулевая рубка пустовала, дверь в кубрик плотно закрыта. Что там, за этой закрытой дверью? Какая трагедия произошла? Есть ли там люди? А может быть, и нет никого? Просто штормом оторвало суденышко от причала и унесло в море…
Боцман и два матроса обвязались тонкими, прочными тросами. У борта стояли люди со спасательными кругами и швартовыми концами.
Как ни маневрировал капитан, подойти к боту с подветренного борта не удавалось. Посудину швыряло.
Боцман перелез через фальшборт. Перепрыгнуть со штормтрапа на палубу раскачивающегося судна сможет далеко не каждый. Боцман во время плавания в Атлантике проделывал это так много раз, что считал делом освоенным. Да и те двое матросов, которых отобрал боцман, тоже не новички.
Вот суденышко на мгновение приблизилось к борту плавбазы и сразу же пошло куда-то вниз, как будто его засасывало под корпус большого корабля. Затем вода стала вспучиваться, и бот поднимался все выше и выше. И тут, в какую-то неуловимую долю секунды, боцман прыгнул на палубу бота. Он ловко спружинил ногами и устоял. Женщины на плавбазе ахнули, мужчины молча оценили боцманскую сноровку.