Страница 37 из 84
Граф, давши умолкнуть этому «патриотическому» ропоту, объявил решительно, что ничуть не опасение себя скомпрометировать перед русскими властями, а простое приличие заставляет его отказать этим господам; что он готов ехать в Замок один, если б этого потребовали обстоятельства, но депутации не отправит; а что до его патриотизма – в нем ничуть не сомневаются те, кто его действительно знает. Говорят, у него вырвалось будто бы выражение при этом: «Chcecie, zebym ja przewodniczył burdzie[204] – никогда!»
Поднялся шум пуще прежнего. Кто стоял за графа, кто был против, находя, что нужно непременно послать в Замок депутацию, что без этого дело кончится какой-нибудь катастрофой, после которой всякие депутации будут уже некстати и странны.
Граф хотел что-то сказать и приглашал к порядку звонком, но не мог унять крикунов и, объявя заседание закрытым, вышел с частью народа налево из ворот, к своему дому, а другая часть пошла направо, посмотреть, что такое в самом деле творится у Бернардинов.
В этой части главным лицом, около которого сгруппировались помещики красноватого оттенка, был Маркел Карчевский, человек довольно пожилой, но в нем бурлили самые неугомонные страсти.
Кучка пошла, может быть, без всякого намерения принять участие в беспорядках; но, увидев на улице необычайное движение, казаков и солдат, перемешанных с толпой, услышав крики о поругании святыни, многие помещики, в том числе и Карчевский, увлеклись и стали помогать манифестаторам кто во что горазд. О Карчевском говорили после, что он устроил против почты род баррикады из дружек.
Когда все это происходило, из Замка вышло историческое лицо того дня: дежурный генерал главного штаба Заболоцкий.
Он направился к Примасовскому палацу (на Сенаторской улице), где стояла у него, на случай надобности, рота солдат, именно 7-я, Низовского пехотного полка.
Описанные нами беспорядки перед Замком и у Бернардинов, Краковское предместье, наполненное волнующимся народом, тревожные лица встречаемых по дороге офицеров, носящиеся там и сям казаки, вообще какая-то небывалая сумятица и неестественное движение в улицах настроили генерала таким образом, что он после некоторых соображений счел нужным принять личное участие в восстановлении спокойствия теми средствами, какие у него были под руками: именно, вверенной ему ротой Низовского полка, которую, недолго думая, он взял из манежа палаца (где она обыкновенно стояла) и вывел задними воротами на Козью улицу, а потом на Краковское предместье.
Это было сделано быстро под тем роковым течением мыслей, в каком бывает иногда всякий взволнованный человек.
Выведя роту к почте, генерал тут же заметил, что делать ему в этом пункте без особенных инструкций нечего: стояли кучи народа, разъезжали казаки; в опасности никто не находился.
Но так как рота была уже выведена, то нужно же было придумать ей какое-нибудь занятие. Когда генерал был в Замке, говорили, что манифестаторы добираются до Земледельческого общества вследствие того, что оно потребовало у правительства войск в защиту от этого народа. Вспомнив об этом и заметив в стороне наместниковского палаца[205] как бы усиленное движение (что могло просто-напросто показаться), генерал направился с ротой туда, но увидел, что и там он вовсе не нужен: за решеткой стоял целый батальон, и нападать на этот пункт никто и не думал.
Заболоцкий пошел назад и, чтобы собраться с мыслями, остановил роту против Чистой улицы, где простоял около получаса.
Все это показывает ясно, что генерал не имел перед собой никакой определенной цели, что он действовал как человек, несколько потерявшийся, не в нормальном состоянии духа.
Тут подошли какие-то офицеры и рассказали о свалке народа с казаками у гауптвахты.
Генерал мог задать себе вопрос, не нужен ли он там, и машинально двинулся с солдатами налево, может быть, даже в намерении увести их опять домой, в Примасовский палац. Но страшный шум на улице продолжался и остановил внимание генерала. До солдат долетали ругательства. Какой-то казак подъехал и сказал генералу, что «поляки разбивают гауптвахту». То же самое подтвердил еще один денщик в форменной одежде. Это заставило генерала двинуть роту к гауптвахте по узкому Краковскому предместью. Но тут столпилось столько народу, что идти обыкновенным строем было нельзя. К тому же, немного погодя выехал из Беднарской улицы[206] воз кирпичу и брошен. За возом сплелись, по-видимому умышленно, несколько дружек, что составило род баррикады. (Про эту-то баррикаду и говорили, будто ее устроил Карчевский, именно в то время явившийся тут с кучкой помещиков, которые пошли направо из наместниковского дворца.)
Генерал приказал солдатам пробираться в одну линию по левому тротуару. Но едва они тронулись, как в них со всех сторон полетели камни. А народ кричал, обращаясь к генералу: «Кресты у нас рубят! Веру поносят!»[207]
Выйдя на широкое Краковское предместье, Заболоцкий увидел впереди себя, довольно в близком расстоянии, колонну солдат и тихо двигавшийся за ними гроб[208]. Идти было некуда; поэтому генерал выстроил роту вдоль того же левого тротуара, по которому шел, от аптеки Гакебейля до пункта, где был когда-то проход на Козью улицу. Камни продолжали сыпаться, преимущественно из второго (нашего третьего) этажа дома Мальча, где в одном окне сидели две дамы, а за ними стояли мужчины, и они-то пускали камни[209]. Также летели камни и из толпы, образовавшей подле дома Мальча сплошную стену. Несколько солдат было ранено. Сам Заболоцкий получил сильный удар большим камнем в спину.
Это была минута, когда роты Гартонга и Феньшау, а за ними и дроги с гробом, явились у самого узкого Краковского предместья. Улица требовала очищения. Заболоцкий приказал бывшим при нем двум казакам разогнать дружки, но казаки не могли ничего сделать, будучи оттесняемы толпой и осыпаемы каменьями, причем один был значительно ранен. Тогда генерал крикнул на солдат, чтобы они очистили улицу штыками, но и это не удалось. Толпа делалась все смелее и смелее, кричала бог знает что… Генерал объявил, что будет стрелять. «Не смеешь! – возразили ему из толпы. – Наполеон запретил!»
После этого Заболоцкий велел зарядить ружья, но не надевать капсулей, и снова повторил угрозу, что будет стрелять, если не очистят улицы. Послышались те же ответы, и полетели новые залпы камней. Кто-то из солдат вдруг крикнул: «Стреляют! стреляют!»
Этого выстрела никто определенным образом не видал, и кажется, его не было; тем не менее крики «стреляют! стреляют!» (действительно раздавшиеся в роте) решили дело. Генерал скомандовал: «Пли!». Капсули наложились сами собой, и выстрелы загремели, частью в дом Мальча, частью вдоль улицы[210].
Стрелял один взвод, заведенный левым плечом против угла дома Мальча. Выстрелы в дом были следствием простой мести за кидание камней, но убитых при этом не случилось. Даже очень немногие пули попали в окошки: из 23 выстрелов, направленных в дом, только пять разбили стекла. Это показывает, до какой степени стрельба была рассеянна и беспорядочна. Солдаты тоже были взволнованы. Но на улице, против почты и немного далее, пало пять человек и около того было ранено.
Улица вмиг очистилась от народа. Это был, по словам очевидцев, истинный Фокус Пинетти. Кто бросился во двор, кто в магазин, а иные пустились бежать по боковым улицам,
Козьей и Трембацкой. Дружки тоже ударили по лошадям, и баррикада исчезла.
Тогда батальон Гартонга и рота Феньшау прошли вперед свободно и, дойдя до Чистой, воротились в Замок. Дроги с покойником также успели проскользнуть и направились по Трембацкой, как выражался один из несших кресты: nadzwyczajnym pedem. На Белянской соединились с ними забежавшие вперед ксендзы[211].
204
Хотите, чтобы я стал во главе беспорядка.
205
Находится от почты, где стоял Заболоцкий, в полутораста шагах и хорошо оттуда виден.
206
Продолжение ее можно видеть до сих пор против одной из дорожек сквера. На этой улице в старые времена жили бондари, от которых она и получила свое название. Бондарь по-польски Bednarz, бондарский – Bednarski.
207
Krzyże nam rabia, wiara hauba.
208
Навстречу Низовской роте.
209
Показания офицеров 7-й роты Низовского пехотного полка.
210
Настроение войск, находившихся в том пункте, было таково, что, по словам полковника Феньшау, его рота, заметив, что низовцы стреляют, принялась без всякой команды заряжать ружья.
211
Суматоха была так велика, что никто не заметил, куда вдруг скрылись дроги. Это подало впоследствии повод к рассказам, будто бы «дроги и гроб были фальшивые», и что манифестаторы хоронили русское правительство. Один легковерный даже напечатал об этом. Но мы еще раз заверяем читателей, что это были похороны, как похороны, чиновника Лемпицкого, о которых душеприказчики покойного заранее возвестили в газетах, именно в № 54 «Kurjera Warszawskiego», 1861. «.tyzef Lempicki, assessor kollegialny», и так далее, скончался сего 24 февраля, на 59-м году от рождения… А в № 62 той же газеты есть приглашение на октаву по нем, то есть на панихиду в восьмой день по смерти.