Невольница: его проклятие

Я видела перед собой его темное, разрезанное шрамом лицо с зелеными, как листва под солнцем глазами, протягивала руку, чтобы дотронуться, но Гектор таял. Будто не хотел, чтобы я касалась его, оскверняла своим прикосновением. Передо мной был лишь белый, исходящий светом потолок медблока. Этот свет уничтожал, вызывал тошноту. Я закрыла глаза, у самых ресниц защипало, будто наворачивались слезы. Но и это было обманом.

Был ли он? Я уверяла себя, что нет. Будто я уснула в песках Норбонна, на самом солнцепеке, и раскаленный, нагретый до кипения разум рисовал подлые яркие небылицы. Я мучительно жалела о том, что не познала его, не познала, что такое желанный мужчина. Истинно желанный. Ласковые губы, нежные прикосновения. Не узнала, что такое двое.

Я провела рукой по его темной шершавой от щетины щеке, чувствуя уродливую неровность шрама. Сероватого, будто вытертого ластиком. Ощущала его руки, обхватившие меня. Жесткие, сильные, способные переломить пополам, но такие нежные, как прикосновения теплого ветра.

Он поймал мои губы, увлекал поцелуем, и я с радостью подчинялась, ощущая, как внутри все закипало от этой ласки. Весь мой мир сузился до одного желанного мужчины. Плевать на остальное — остального для меня не было.

— Останься со мной, — я готова была умолять бесконечно.

Гектор опрокинул меня на песок и опустился рядом, нависая как скала на фоне жгучего солнца. Я сама потянулась к его губам, не в силах больше ждать ни мгновения. Я сгорала, извивалась под его руками. Задыхалась, когда он ласкал мою грудь. Я хотела расстегнуть его рубашку, но рука не слушалась. Я дергала еще и еще, пока она не отозвалась острой болью, но мой стон заглушил страстный поцелуй, пахнущий крепким алкоголем.

И амолой.

Плевать. Я целовала снова и снова, задыхаясь. Жадно, будто делала это в последний раз в жизни. Я готова была бесконечно целовать его и смотреть в зеленые глаза. Пусть хоть в мороке имперской дряни. Я провела пальцами по его щеке, на удивление гладкой. Зарылась пальцами в мягкие, как шелк, волосы. Такие густые и ласковые, что не хотелось убирать руки.

Я открыла глаза.

Отчаянно дернулась, увидев вместо ласковой зелени безумное золотое пламя.

Де Во просто пожирал меня взглядом. Его губы красные от моих поцелуев, были напряженно сжаты. Рука скользнула по бедру. Я понимала, что это не те прикосновения, но разгоряченному медицинской химией телу было все равно. Оно отзывалось. Оно жаждало их. Де Во вновь склонился к моим губам, но я отвернулась. Он лишь прижался щекой к моей щеке и шумно дышал в ухо:

— Кого ты так целовала?

Я молчала.

— Ну же, — он привычно повернул мою голову, вынуждая смотреть в лицо. — Ну же! Кого! Отвечай мне!

Я лишь упрямо смотрела за стеклянную перегородку, наблюдая, как остатки голубой жидкости опускаются по трубке, затекая в мое тело, и она становится бесцветной. Должно быть, так же вытекает кровь из перерезанной вены.

— Кого ты хотела увидеть? — к жесткому напору примешивалась мольба. — Кого-то из этих грязных наемников? Тех, кто трахал тебя не переставая днем и ночью?

Я молчала.

— Это их ты умоляла остаться с тобой? Отвечай мне!

Что это? Нелепая ревность или воспаленное чувство собственника? Пожалуй, для него это одно и то же.

Я больше не должна этого говорить, но, все же, не сдержалась. Вот так сразу не смогла. Нужно осмыслить, привыкнуть. На это нужно время и холодный разум. Еще немного времени.

— Не тебя, — это было честно. Хотя, нет толку от честности.

Я зажмурилась и тут же отвернулась, ожидая удара, но он лишь крепко прижался щекой. Короткая острая щетина колола кожу, как иглы.

— Зачем ты так со мной?

Я не знала, что отвечать. Зачем? Странный вопрос, который имеет, как мне кажется, очевидный ответ. Говорить — единственное, что я еще могу, пока он не отрезал язык, как грозился. Не сомневаюсь — ему это не составит труда.

— Я хотел по-другому. Ты слышишь? По-другому. Не так… Ведь я пожалел тебя.

Я лишь сглотнула, все еще старательно смотря в сторону. Еще один неожиданный благодетель.

— Мне было невыносимо даже представить, что раскаленное железо коснется твоей гладкой кожи. Хоть ты и заслужила. Черт подери, ведь ты заслужила! — Он вновь повернул мою голову и заглянул в глаза: — Зачем ты сбежала?

Я снова молчала.

— Зачем ты сбежала? Ведь все могло быть так хорошо.

— Хорошо? — я покачала головой. — Это называется «хорошо»? То, что ты делал? Что вы оба делали.

Де Во отстранился и нервно замотал головой, провел по лицу ладонями. Он был так пьян, что едва держался на ногах.

— Нет. Не это… Я не чудовище, но ты не позволяешь мне это показать.

Я снова отвернулась. Пришел оправдываться в пьяном порыве, за который завтра же возненавидит меня. Мне не нужны его оправдания. Оправдания ничего не изменят.

— Я уже видела достаточно.

Я вновь проклинала себя за слова и надеялась лишь на то, что завтра он их не вспомнит. Я буду покорной. Буду приспосабливаться и ждать. Очень терпеливо ждать.

Он вновь склонился надо мной, дышал прямо в лицо:

— Вот как? Значит, я хуже этих грязных свиней?

Я открыто посмотрела в глаза:

— Ты не хуже. Ты такой же.

Он молчал. На шее напряглись жилы, вздулись вены на висках. Он вцепился в край кушетки и, казалось, вот-вот опрокинет ее:

— Такой же… — слова едва вылетали сквозь стиснутые зубы. Он отстранился так резко, что кушетку тряхнуло: — Беглому положено клеймо и сорок пять ударов. Один раз я пожалел тебя. Пожалею ли снова?

Я отвернулась, лишь слышала, как с легким шорохом отъезжает дверь и отдаляются его спешные шаги.

Глава 8

Я с трудом терпел, пока раб закрепит булавку с огромным, как орех, сапфиром, скрепляющую концы широкого синего галстука, и накинет мантию. Он возился так долго, что хотелось ударить. Никогда не любил это придворное тряпье — мундир привычнее. Но нужно. Теперь нужно вдвойне.

— К чему такая срочность? — Ларисс протиснулся в двери, скрестил руки на груди, поджал губы.

— Пирам прислал письмо с одним из офицеров.

Брат нахмурился:

— Письмо? Бумагу с посыльным?

Я кивнул — как ни странно, это один из самых верных способов сохранить тайну. Сигнал проще перехватить.

— Официальное оповещение еще не пришло — и неизвестно когда придет, но с Императором случился удар.

Лицо Ларисса вытянулось. Он какое-то время молчал, сосредоточенно поджав губы и потирая подбородок. Наконец, посмотрел на меня:

— Император скончался?

— Еще нет, но это может случиться в любой момент. Сам понимаешь. Нужно быть во дворце, чтобы не упустить Пирама и заткнуть рот Марию Кару. Великий Сенатор не отдаст должность без воплей и, конечно, обложится всем выводком, пытаясь сделать из них брандер.

— Брандер… — брат хмыкнул. — Ты неисправимый салдафон.

— Знал бы ты, чего мне стоит сдержаться, чтобы не расплющить рожу его любимого сынка.

— Стерпишь, никуда не денешься, — меня полоснуло острым взглядом. — Сенатору придется сложить полномочия по закону. Но лишь по истечению срока траура, помни об этом, — он закинул в рот виноградину и разжевал вместе с косточками. — Тебе нужно вытерпеть эти три месяца в любом случае. Не дави раньше времени. И держи себя в руках. Сенатор далеко не дурак — ты прекрасно знаешь. Хитрый жирный двуличный засранец. Не пытайся его тайно переиграть — не по тебе задачка. Даже не пытайся, слышишь? На твоей стороне закон — вот и следуй ему. Закон — твое самое верное оружие. Слышишь меня, Адриан? Закон.

— Да, но он успеет столько наворотить за эти три месяца. Я знаю, что он уже готовит заявление сенату и ждет поддержки. А я лишь в прошлом году вошел в сенат. Все эти чванливые старцы смотрят на меня свысока.

— Пусть смотрят, — Ларисс прищурился и сцепил руки на груди, — главное, чтобы не забывали почаще оборачиваться и поглядывать за спину.

Я шумно вздохнул и посмотрел на брата в отражении зеркала. Как же, черт возьми, мы похожи. Но только внешне… Внутри мы разные, как цвет нашей кожи.