Никто, кроме тебя

Он сделал шаг ко мне навстречу и, сжав за плечи, заставил посмотреть в глаза:

– Если бы я тебя не любил, то не позвал бы замуж.

Что ж… Не совсем тот ответ, которого я ждала, но уже кое-что.

Скрестив руки на груди, я рухнула на диван, как мешок с картошкой. Внутри всё клокотало, и я казалась самой себе вулканом, из жерла которого вот-вот потечёт лава. Только вот моей лавой обещали быть громкие ругательства и молчаливые слёзы.

– Моя мать – плохой человек. – Я впервые произнесла вслух то, что годами носила в себе, не имея возможности выплеснуть наружу. – Моя мать – ужасный человек.

Роман занял место рядом и опустил мою голову к себе на плечо.

– Если бы Николай Андреевич сидел сейчас с нами, он бы сказал, что плохих людей не бывает. Бывают люди, совершающие плохие поступки.

– Значит, моя мать – исключение. А вообще я не верю в отсутствие плохих людей. А ты?

– А я не очень-то верю в присутствие хороших. Бывают, конечно, отдельные личности, вроде Николая Андреевича, но основная масса всё равно где-то посередине. У каждого есть своя червоточина. И у каждого есть свой скелет в шкафу. А ещё люди просто так злыми не становятся. По себе знаю. За злобой всегда скрывается боль. Может, твою мать тоже кто-то обидел, вот она и обижает всех, кто рядом.

Зевнув, я покачала головой. Никто мою мать не обижал. И тут же прикусила язык.

Обижали. Её обидел мой отец. А ещё, похоже, я. Не будь меня, её бы жизнь могла сложиться по-другому. Играла бы сейчас в кино или в театре...

– Ладно. Не раскисай. Ты же вроде боец и никогда не опускаешь руки.

Набрав полные лёгкие воздуха, я потёрла правый глаз, который опять зачесался.

– Я только сегодня поною немного, а завтра буду огурцом.

– Ну, если завтра будешь огурцом, тогда сегодня поной. Сегодня можно.

Он улыбнулся, а я погладила врезавшееся в палец кольцо. На душе скребли кошки, которые по размеру тела и глубине следов от когтей могли запросто переплюнуть львов. От их скрежета душа стонала, и я сочла эти стоны за плохое предчувствие.

День X приближался со скоростью кометы. Иногда по утрам я выглядывала в окно и просила время остановиться хотя бы на час, но оно не желало слушаться и неумолимо неслось вперёд, не оставляя мне никакой, даже самой маленькой возможности к отступлению.

Роман вёл себя как обычно. Шутил, смеялся и приносил мне маленькие подарки. То пирожное, то замысловатую ручку, то тетрадь на пружине с необычным котёнком. Если он и волновался из-за встречи с моими родными, то никак это не показывал. Мне же день ото дня становилось всё более неспокойно. И пика моя тревога достигла после звонка бабушки, которая сообщила, что не сможет приехать в воскресенье. На станции случилось какое-то ЧП, и её не отпускали с работы.

Поговорив с бабушкой, я забилась в угол и закрыла лицо руками. В её извинениях сквозила одна-единственная скрытая мысль: мама приедет одна. А значит, при разговоре с ней мне придётся рассчитывать только на себя.

Романа, однако, этот факт не огорчилни ни капли. Поцеловав меня в висок, он произнёс скороговоркой и с неприсущим ему оптимизмом:

– Ну и ладно. Потом выберем время и съездим к твоей бабушке сами.

Его веселья я не разделяла. Я не боялась, что мама начнёт язвить в его присутствии. Мама бы в любом случае нашла к чему прицепиться. Я даже не боялась, что она не понравится Роме. Обратного просто не могло быть. Меня пугало третье, и с каждым прожитым днём этот страх обретал всё более чёткие очертания. Я боялась, что мама каким-нибудь образом расстроит свадьбу.

И от того у меня тряслись руки в прямом и переносном смысле этого слова.

В четверг я едва не завалила зачёт по философии. Лукин Анатолий Павлович долго качал головой, но крестик напротив моей фамилии в зачётный лист всё-таки поставил. Наверное, за прошлые заслуги. Забирая зачётку с его подписью, я чувствовала себя мерзко.

Впрочем, зачёт по философии был только вершиной айсберга. В пятницу с утра маленькая юркая, похожая на крысу первокурсница, брызгая слюной и топая ногами, швырнула мне в лицо реферат, который я отдала ей накануне.

От исправлений, сделанных вишнёво-красной пастой, рябило в глазах. До того момента я вообще не знала, что такое бывает, и молча забрала реферат обратно. Ночь с пятницы на субботу я провела за исправлениями своих же ошибок.

Роман молчал и не дёргал меня. Я сдержала данное ему обещание и старалась не ныть. По крайней мере, вслух. В душе же предавалась такому унынию, от которого волосы начали выпадать клочьями.

В субботу вечером я едва не отравилась газом, когда, мешая суп, не заметила, как тот убежал на плиту и погасил пламя. Мой нос не чувствовал отвратительного запаха, распространяющегося по кухне, а ухо не слышало странного шипения. Я просто мешала суп и мыслями была далеко-далеко там, где у всех детей добрые и ласковые мамы.

Вернувшись с работы, Роман отправил меня смотреть телевизор, открыл окно и сам доварил суп. В последний вечер перед бурей я не смогла запихнуть в себя ни крошки.

В воскресенье утром я проснулась, когда большая стрелка часов едва коснулась восьми. По выходным мы обычно спали долго, пытаясь отоспаться за всю неделю разом, но сегодня со сном у меня не клеилось.

Боясь разбудить Романа, я на цыпочках вышла из комнаты и закрылась у себя, по пути прихватив из библиотеки Николая Андреевича «Тихий Дон» Шолохова. Но ни с Аксиньей, ни с Григорием моё сознание сегодня дружить не хотело. Строчки расплывались, и, прочитывая один и тот же абзац по десятому разу, я не понимала ни слова. Вконец отчаявшись, я бросила книжку вместе с телефоном на тумбочку и принялась разбирать шкаф.

Роман пришёл минут через сорок. Зевнул, потянулся и, обняв меня со спины, устроил подбородок на плече. Через футболку я чувствовала его разгорячённую кожу. Кроме пижамных штанов другой одежды на нём не было.

– Как настроение?

– Нормально. – Чтобы хоть как-то скрыть в голосе фальшь, я попыталась улыбнуться. Улыбка вышла жалкой.

– Если ты не перестанешь хмуриться и грустить, я защекочу тебя до смерти.

Я посмотрела ему в глаза и заплакала. Сил храбриться больше не было. Предчувствие беды висело в воздухе, и я не знала, как от него избавиться.

Пальцы Романа опустились на мои бока и коснулись живота. Я и охнуть не успела, а он уже вовсю выполнял свою угрозу.

Слёзы продолжали течь по моим щекам, но теперь уже от смеха. Я хохотала и ойкала, стараясь хоть как-то увернуться от его рук. Но Роман всё время оказывался сильнее и быстрее, и тогда, изловчившись, я накрыла его губы своими, коснулась языком нёба и провела кончиком по зубам. Обычно я не позволяла себе таких глубоких поцелуев, но сегодня был необычный день, и это взбодрило его. Во всяком случае про щекотку он забыл тут же. Сначала его руки обмякли, а потом соединились на моей пояснице. Воздуха в лёгких не хватало, но я лишь сильней прижималась к нему всем телом и касалась обнажённой груди. Его дыхание участилось, а сердце билось так, словно он бежал марафонскую дистанцию. И когда я запустила пальцы в его волосы, Роман резко отодвинулся, поднял меня на руки и уложил на что-то мягкое. Сначала я решила, что это наш диван, но чем-то мягким оказалась кровать, на которой я теперь спала только, если у Романа было ночное дежурство.

Его губы спустились к шее и коснулись кожи за ухом. По телу пошла дрожь. Приятная дрожь, дрожь которой я никогда не испытывала раньше. Рука скользнула к моему бедру, зубы укусили за мочку, и до меня наконец начало доходить. Доходить то, о чём так долго твердила Вера.

Мне было мало поцелуев. Сегодня я хотела большего. Сегодня я была готова идти до конца.

Роман навис надо мной, держа вес своего тела на руках. Наши глаза встретились, и я кивнула. Новая порция поцелуев обрушилась на моё лицо, пальцы задрали футболку и, оголив живот, подогнули резинку на шортах.

Сердце билось, как угарелое. Я жадно хватала ртом воздух и больше не думала ни о чём, смело подчиняясь своим инстинктам.