Страница 79 из 90
Глава 20
20
Холодильник, вычищенный до сиротской пустоты перед отъездом, встретил запасом колбасы, яиц, пельменей, сыра и даже апельсинов.
А на кухонном столе белела записка.
«Егор! Прости меня.
Я должна спасти семью родителей. Если не остановить распад, мама поругается и с папой, вплоть до развода. Это — беда, я не могу оставить их в беде.
Прошу тебя, не приезжай в Гродно. Мне будет стократно труднее.
Потому что я люблю тебя, но не могу быть с тобой вместе.
Извини, что не смогла помочь со словами к L’Estaca.
Ключ передам с Яной. Или просто смени замок.
Твоя Н.»
Егор просидел неподвижно минут пять. Потом начал смеяться каким-то придурковатым смехом из-за слов к L’Estaca. Вынужденный вопреки первоначальным планам использовать совпадение музыки с польской песней «Муры» против Волобуева, он уничтожил возможность исполнения этой мелодии «Песнярами». А Настя считает себя виноватой именно в этой мелочи…
Очень теоретически можно предположить, что она задумала испытание чувств, что надеется — он плюнет на просьбу не ехать к ней, примчится и переломит ситуацию, сожмёт в объятиях и увезёт!
Нет. И она не такая, и ситуация другая.
Не тот случай, когда говорят «давай поставим отношения на паузу».
Просто — конец. Перевёрнутая страница.
Осталось только радоваться, что заметил и прочитал записку, лишь когда проснулся.
Пока завтракал, раздался звонок Серёгина.
— Фуф… Как ты до Минска добрался? Боялся, и тебя потеряли.
— Да тут со знакомым встретился, посидели, опоздал на поезд. Попутка подкинула.
— Ты знаешь, что Волобуев выпал из окна?
— Иди ты…
— Прямо из гостиницы. Вызвали «скорую». Сегодня звонил в Чернигов, он жив. Даже в сознание пришёл.
Доставив кучу хлопот троице сиделок в погонах, съехидничал про себя Егор.
— Юра, кто же знал, что он столь впечатлительный, чтоб пытаться самоубиться. Репетиция завтра?
— Как обычно. Не опаздывай.
Следующий звонок был от Аркадия.
— Приезжай к пятнадцати. Виктор Васильевич ждёт.
— Заедешь за мной?
— Нашёл таксиста! — фыркнул тот и отключился.
Месяц не кончился, тридцать первое марта. Значит, КГБ волнует не отчёт по «Верасу».
Всё же позвонил в комиссионку.
— Лапушка! Я вернулся. Вечером могу забежать. Нет, сегодня не горит с отчётом, в ближайшие дни никуда не уеду.
В сумке завалялась единственная шоколадка Киевской кондитерской фабрики имени Карла Маркса, позволяющая с подкупающей искренностью заявить: на гастролях вспоминал о тебе. Жаль, весь карпатский коньяк закончился до Чернигова.
Он предчувствовал: разговор в КГБ будет не из лёгких, а завтра придётся ловить на себе подозрительные взгляды музыкантов. Провести вечер одному в квартире, она даже без телевизора, будет совсем тоскливо. Хоть в общагу иди, где за ним по-прежнему числится койка, а вьетнамско-лаосские братья уже должны были съехать.
Сазонов, как и много раз до этого, начал без околичностей.
— В записи твоего разговора с Образцовым по спецлинии ты утверждал, что Волобуев — враг. А это уже дело контрразведки, то есть наше. Только ничего не ври и не преувеличивай.
Егор постарался не показать облегчения. Между вторым главком и пятым отделом взаимоотношения не могут быть всегда солнечными. И переливать Сазонову информацию, касающуюся только «пятёрки» и возни около «Песняров», мягко говоря, не стоило. Но раз они сами узнали…
— Давайте музычку включим. С неё начались мои подозрения.
Егор дал послушать по куплету из каталонского и польского варианта злосчастной песни.
— Поляка как зовут? Качмарский? Он хуже спел. А сама песня хорошая. Мулявин её бы исполнил лучше них, вместе взятых.
— Не сомневаюсь. Но почему было не взять песню протеста Виктора Хары и сказать в конце «но пасаран»? В общем, я придержал тогда информацию. Волобуев имел репутацию туповатого солдафона. Я не знал — это просто глупость или он специально подсунул взрывоопасное. Сейчас склонен думать, что нарочно. Потому что покрывал торговлю наркотой среди «Песняров», — он коротко пересказал историю поиска истины о смерти Сафронова.
— Пока я не понимаю одного. Да, ты накопал на Волобуева убойный компромат. Почему же не дотерпел до Минска? Здесь бы его пустили в разработку.
Егор откинулся на стуле, глубоко вздохнув.
— Наверно, Виктор Васильевич, вы единственный, кто может меня понять. И с кем рискну говорить откровенно.
— Валяй.
— Вспомните убийство Юлии Старосельцевой. И ваше ощущение, что очевидного преступника отмажут, преступление укроют, а шакал, уверовав в безнаказанность, повторит успех. Может, и неоднократно.
— Усматриваешь параллель?
— Параллели быть не может. Вы отдали команду, и подонка увезли в ИВС. Кто и что сделает с офицером КГБ?
— Недооцениваешь нас. Случаются, хоть и редко, очень серьёзные нарушения и в нашем аппарате. Реакция наступает соответствующая.
— Да! Но только при условии, что шум от происшествия докатился до начальника, которому не выгодно прятать провал, или я не угадал? Что в первую очередь заботит Образцова и его босса, полковника? Чтоб гэбисты из Чернигова не знали, как в Украине облажался белорусский сотрудник. Предполагая это, я не выдержал и вывалил Волобуеву всё, что о нём думаю. Пусть бы и надеялся как-то выйти сухим из воды, но хотя бы понервничал до Минска. Стоял на коридоре гостиницы такой самодовольный, хозяин, бля, вселенной, человека убил не за хрен собачий, и всё у него хорошо… Считайте меня профнепригодным, но я должен был. Не мог иначе. Хладнокровия хватило, только чтобы включить магнитофон в сумке. Записывал прямо поверх своего выступления с «Песнярами». Там всё отчётливо слышно. В том числе, как он пообещал, что я выйду из окна, и крикнул «сдохни!» перед прыжком. Да! Не смотрите так. Надо было убраться от окна. А этот каратист недорезанный хотел просто вышибить меня из комнаты. Я ушёл вниз и выставил блок. Сукин кот так и вылетел на свежий воздух ногами вперёд. С третьего этажа. Как в анекдоте про прапорщика: были бы мозги — было бы сотрясение.
— Где кассета с записью вашей ссоры? — спросил Сазонов как можно более нейтральным тоном.
— Отдал Образцову после того, как воспроизвёл этот кусок ему и его полковнику. Кстати, магнитофон мне в две сотни обошёлся, возместите как оперативный расход?
— Все расходы возместит комиссионка «Вераса». А мы с тобой посмотрим, что будет петь Образцов по возвращении из Чернигова. Не повредилась ли фонограмма. И вообще — была ли запись?
— Если он её уничтожит, мне — кирдык? Я напал на офицера и покалечил?
— Примерно так. Им проще пожертвовать тобой, чем своей шкурой.