Страница 6 из 26
В задумчивости девчонки стали тихими. Они молча смотрели на погром, что великан сотворил, жаба такая, чуть не разломал их славный кофик. Молча собирали осколки большой кружки, перебитые вазочки, блюдечки, ставили столик на место – ему ещё повезло, ничего ему не сделалось. Но тут они увидели кресла, а у кресел вид был такой пострадавший, такой несчастный и поломанный, что девчонки сами стали несчастными и поломанными. Они руки опустили, вздохнули тяжко и побрели за двери кофика – ставить на место себя самих. Если вы пробовали ставить себя на место, то знаете, что это дело непростое и небыстрое. Эли и Лю́си об этом догадывались и на всякий случай приладили на стеклянной двери кофика картонный листок:
Колокольчик за дверью тихонько позвякивал. Может, ветер его шевелил, а может, и сам он о чём-то думал. На стене тикали ходики с немолодой кукушкой. Время уже к половине седьмого подошло, механизм у ходиков заскрипел, зашипел, приготовился отбивать время, но кукушка только высунулась из резной дверцы и сразу обратно спряталась. Посмотрела на несчастных девчонок и поперхнулась – обычное «ку-ку» у неё в горле застряло.
Эли и Лю́си не находили себе места, бестолково бродили по кофику. Ходили, ходили, столько шагов прошли от угла к углу, что по обычной своей скорости могли две улицы пробежать и обратно вернуться. Но сейчас ноги у них вяло передвигались, как ватные, а ватные руки только начинали зачем-то подниматься и опускались сразу. Движения были жалкие, тоскливо от них становилось, как от капель из ржавого крана, что капают, капают.
Девчонки ещё раз отворили стеклянную дверь, внимательно посмотрели – может, они чего-то не заметили, не увидели? Может, под виноградным зонтиком что-то новое случилось? Но нет, ничего там не случилось. Только рыжие белки продолжали свешиваться, прислушиваться, и два голубя прилетели поклевать пирожные, миндальные и овсяные. К ним великан и притронуться не успел. Или не захотел.
Подруги покосились на голубей – те были очень заняты, крошили и отнимали друг у друга сладкие кусочки. Посмотрели на белок – эти рыжие только сверкнули бусинами глаз, махнули хвостами и скрылись в виноградных листьях. Ох, ну что тут поделаешь! Пришлось снова прикрыть дверь и хоть что-то придумать: от бестолковости, от несносной ходьбы, от тишины с горькой задумчивостью – никаких сил не осталось.
И тогда Эли взяла чашечки, две. Дернула ручку кофейного самовара и приготовила кофе, чуть крепкий, чуть сладкий, добавила пару капель молока. У девчонок был замечательный самовар. И ещё – удивительный дар варить вкусный кофе, от его густого аромата даже самые печальные гости кофика оживали, а сейчас подругам надо было себя оживить. Они уселись на высокие табуреты у дубовой стойки, зажали чашечки, чтобы ладошкам стало тепло, горячо, и маленькими глоточками стали выгонять, выталкивать свою задумчивость. Но она не хотела уходить, её толкали, она упиралась, её выгоняли, она возвращалась и мучила.
А девчонкам уже сто раз надоело мучиться, и потому кофейные чашки в их руках стали беспокойно себя вести. А когда подруги с новой силой подтолкнули задумчивость, по тёмному кофе в чашках пошли волны. Вообще, маленькие хозяйки редко молчали, разве что во сне или когда были о-очень увлечены каким-то делом. Но сейчас никакого дела у них не было, и спать не хотелось, и молчали они слишком долго, особенно Лю́си. И потому молчание дулось, как мыльный пузырь, дулось, дулось и… лопнуло!
– Нет! Ты подумай, какая жаба бессовестная!
Девчонки как проснулись, и сразу закричали громко и одинаково. На самом деле, кричать они не любили, но сейчас, как пошли волны по тёмному кофе, всё вокруг словно взорвалось от сердитости, и волны, казалось, прямо по кофику ходят взад-вперёд и плюхаются. Если бы кто со стороны смотрел – мог бы подумать, что Эли и Лю́си на табуретах раскачиваются и брови хмурят, чтобы покрепче друг с другом поссориться. Но они, конечно, только на великана сердились – так, что у них руки чесались дать ему по башке чугунной сковородкой.
– Невероятно! Дар. Не-веро-ятно!
– Да нет, ты вспомни, как он её! Что он её?!
– Нет, ты сама вспомни!
– И вообще!
– А послушай, она!
– И такая красивая!
– И такая несчастная!
– Я бы его за это!
– Просто п-придушила!!!!
– А я бы его за это!
– Просто р-растерзала!!!!!
«Ррррры!!!» Девчонки уже разобрать не могли, то ли кричат они сердитые слова, то ли р-рычат. Р-руки у них держали горячие чашечки, хотя им больше хотелось мелькать и крутиться. А рычащие слова вместе с волнами носились по кофе и кофику, и будь у них силы побольше – ох, несдобровать бы простой посуде и расписным тарелкам, что висели на стенах для красоты. Но силы хватало только, чтобы всё вокруг дребезжало и подпрыгивало, и снова дребезжало, и снова подпрыгивало.
Сердитые волны в кофике стали огромными, просто большущими. Кукушка, что уже полчаса готовилась прокуковать семь раз подряд, снова выглянула и сразу спряталась, все свои «ку-ку» проглотила. А девчонки не успели коленки отвести, как весь кофе из чашечек на них горячими волнами вылился. Ну, не весь, в каждой осталась пара глотков. Но, главное, крик оборвался, будто его оборвали. От горячего кофе на коленках снова стало тихо, в кофик снова забралась полная тишина.
«Господи-боже-ж-ты-мой!» – прошептала Лю́си, и Эли прошептала, других слов у них не нашлось. Но от тихого шёпота они вдруг поняли – им вдруг стало ясно, что кроме обиды есть вещи похуже. Что бог бы с ним, с этим великаном лупоглазым, жабой такой! Или даже чёрт бы с ним. Пусть он нахамил, нагрубил, столько славных вещей поломал и каменные плиты поцарапал. Всё это гадость обидная, но он же, жаба такая, красавицу под землю утащил! Прекрасную пленницу. Утащил, как соломенный тюфяк! Как старую куклу! Вот это – да, гадость! Ог-ром-но-про-тив-на-я-нес-тер-пи-мая! Вот такая.
– А тебе не показалось, что она у нас помощи просила? – Эли очнулась от сердитости и уже по-другому, с вопросом, нахмурила брови.
– Конечно, показалось! – Лю́си даже не задумалась, хотя, если честно, никакого знака от пленницы не видела и не помнила.
Девчонки ещё раз внимательно посмотрели друг другу в глаза и громким хором перешли на новый крик:
– Вот, жаба какая! Ну нет, этого я ему точно ни за что не прощу!
Это у них часто бывало. Очень часто маленькие хозяйки вместе начинали говорить совершенно одинаковые слова, что всегда получалось смешно. И они смеялись до поросячьего визга, и поддразнивали друг друга – что слишком они задружились. Что им надо пореже видеться, и тогда разные мысли к ним будут приходить. Хотя бы иногда.
Но сейчас им почему-то не хотелось смеяться и дразниться. Люсины серые глаза в такие круги расширились, что казалось, вот-вот выскочат они и по полу покатятся. А Эли свои зелёные сжала в совсем узкие щелочки, будто спрятала. Но и так было видно, каким огнём они горят.
– И я не прощу, вот ещё, прощать всякую шушеру!
Крик девчонки сбавили и чуть не смехом прыснули. Лю́си уж точно смеялась и злилась одновременно.
– Знаешь? Лучше, знаешь, мы его догоним. Мы его. И… – и тут она надула щёки, стала воображать, как они догонят Большую Жабу.
– Ну, догоним. И что? – Эли недоверчиво посмотрела на подругу. – Что мы с ним сделаем? Ты же видела, какой он здоровенный?
Эли спросила, но в ответ получила не слова, а далёкий взгляд, очень далёкий. Лю́си смотрела сквозь стенки, унеслась в погоню, откуда-то взяла сковородку, не чугунную, правда, а легкую, медную. Зато этой сковородкой она надавала таких тумаков Большой Жабе! Отняла у него прекрасную пленницу. А он весь сжался и стал маленькой жабой, сидел под кустом и тихо квакал. А красавица обнимала Лю́си и слёзы лила ручьём. От счастья. Ручьём. Всё получилось так ясно, прекрасно, что никаких вопросов не было и быть не могло! Что мы с ним сделаем? Фу-ты, ерунда какая! И так всё понятно!