Страница 76 из 99
— Вздор! — воскликнул генерал. — Вы, что, там обоз собираете?! Пара платьев да две пары юбок! Два сундука всего-то. У вас служанки есть, вы же их не сами собираете!
— А кровати, а перины?! А занавески?!
— У вас, что, в поместье перин нету?
— Так там у меня простые, деревенские, я на таких давно не сплю! Я люблю перины тонкого пера. На других я не высыпаюсь. И посуду я не хочу тут оставлять. У меня стекло красное и серебро — разворуют. А мебель?! Мебель у меня дорогая. А гобелены? Тут в два сундука не уложиться никак.
«Перины она любит тонкого пера! Погляди-ка на неё, а в молодости спала на облитых дурным пивом лавках в поганом трактире и высыпалась». Волков ещё больше злился на неё.
— А с каретой вашей что?
— Почем мне знать, что с нею! Сломана, колесо какое-нибудь! Или ещё что! — легкомысленно заявила графиня.
— Я отправлю к вам человека, он посмотрит карету, — произнёс генерал. — И найдёт мастера.
Она машет рукой небрежно:
— Сама управлюсь, я за другим пришла.
Барон открывает шкаф и достаёт оттуда красивый кошелёк, протягивает его Брунхильде.
— Вот, берите. И уезжайте сегодня.
— Братец, спасибо вам, — она деньги, конечно, берет, но разговор на этом кончать не думает. Немного мнётся, не зная, как начать, но потом всё-таки решается. — Только вот этих денег мне не хватит, чтобы уехать.
— Что? Вам не хватит двести талеров на два дня пути?
— Ну… У меня долги всякие, так, по мелочи, ещё кое-что купить надобно из женского. Конюху своему не платила полгода.
— И сколько вам нужно денег?
— Ну хоть пять сотен. Иначе мне никак не уехать. Хоть с конюхом расплачусь. И с прислугой…
Волков даже не хочет спрашивать, сколько она должна конюху и всем остальным слугам; он уверен, что красавица врёт ему, но снова идёт к шкафу и лезет в мешок с серебром, а графиня подходит сзади и заглядывает ему через плечо, видит мешки из казначейства:
— О, вы вечно при серебре. Оно само к вам липнет!
«Липнет? Курица!».
Он ничего ей не говорит, отсчитывает двести монет, прячет их в мешок и протягивает ей:
— Тут ещё двести.
— Ну, раз больше нет, — она берет и эти деньги. И не собирается просить большего: двести так двести. — Спасибо вам, братец; как управлюсь с делами, как починят карету, так сразу уеду.
— Вы мне врёте, — говорит он, но у него уже нет сил ругать красавицу или что-то требовать от неё. — Вы всё ещё рассчитываете попасть на завтрашний бал.
Графиня вдруг стала серьёзна, даже скорее печальна и говорит барону:
— Вы же видели Софию.
Волков кивает: да, видел.
— Видели, как она хороша и как молода.
Барон молчит. А что тут сказать, новая фаворитка принца и вправду молода и прекрасна. Всё, что он нашёлся сказать, была его догадка:
— Так деньги вы, видно, на новое платье для бала берёте?
Она же словно его не слышит.
— Уеду, так он меня совсем позабудет. Совсем.
Такой расклад и Волкову бы не нравился. Ему было бы лучше, если бы Брунхильда снова при дворе была в силах.
— Ничего, Агнес вам поможет, — говорит он, намекая на пахучее зелье своей «племянницы» из Ланна.
— Пойду, братец, — произносит красавица печально и идёт к двери.
Но он обгоняет её, в двери поворачивает ключ, чтобы, не дай Бог, кто не вошёл и обхватывает её за талию.
Однако графиня начинает вырываться.
— Прошу вас, братец, оставьте.
Он не выпускает её, хочет вести к кровати, тянет за руки, но на сей красавица противится и упирается и роняет один из кошелей с деньгами на пол.
— Ах, оставьте, не до того мне сейчас.
Тогда он отпускает её; она подняла деньги и, поцеловав барона в щёку, вышла из его покоев.
Не успел он сесть завтракать, как пришёл Хенрик и доложил ему, что два офицера, которых он не знает, просятся к нему.
— Что за офицеры? — поначалу не понял генерал.
— Шарфы в цветах принца. Один из них кавалерист.
— А ну-ка зовите их, — он, кажется, догадывался, что это за офицеры, и, конечно же, не ошибся.
— Ротмистр Юнгер, — браво представился первый из офицеров. По нему было видно сразу, что кавалерист. И не только по сияющей кирасе, крагам, кавалерийскому шлему и тяжёлым сапогам-ботфортам. Офицерский шарф он носил через плечо, как перевязь, а ещё у него были усы и бритый подбородок. Такого никто сейчас не носил. Разве что кавалеристы. Лет ему было тридцать пять, а был он всего лишь ротмистром. Либо звёзд с неба не хватал, либо был из совсем простых, из таких простых, которым выше ротмистра уже не подняться.
С ним был другой офицер. И этот генералу сразу понравился. Он был старше самого Брюнхвальда. Этому солдату было уже под пятьдесят лет. Доживший до пятидесяти солдат видел всё! Поэтому был он прост. Одежда и сапоги простые, шлем самый обычный, что носят простые солдаты. Вместо кирасы лёгкая бригантина, шарф, как и положено, опоясывал живот, низ бригантины. На поясе обыкновенный кацбальгер в простецких ножнах. Этому человеку точно уже было не стать капитаном. И, скорее всего, он и не рвался.
— Ротмистр арбалетчиков Его Высочества Кальб.
— Соизволением Его Высочества принца Ребенрее мы прибыли в ваше распоряжение, господин генерал, — пафосно сообщил кавалерист.
— Прекрасно, господа. Вы знаете, куда нас посылает курфюрст?
— Мы слыхали, что дело у Фёренбурга ещё не кончено, — отвечал арбалетчик. — Говорят, пойдём в город.
— Да, да… Пойдём в Фёренбург, на усиление тамошнего гарнизона, — Волков отложил вилку. — Без нас там неспокойно.
— Ох, не люблю я сидеть в осадах! — сразу высказался ротмистр Юнгер. — Сие не моё, мне бы в поле. А в городе что?
Волков покивал, соглашаясь: да, кавалерии в городе делать нечего. Кажется, генерал начинал понимать, почему этот офицер в свои годы всё ещё ротмистр.
— А гарнизон в городе наш или местный? — уточнил арбалетчик.
И это был правильный вопрос.
— Местный, там только местные, — отвечал Волков.
— Значит, идём за ними присматривать, — догадался старый солдат. — Чтобы местные еретики не учинили чего-нибудь.
Он однозначно нравился генералу, человек всё понимал без лишних объяснений.
— Именно, посидим тихонечко, посмотрим, прикрикнем, где нужно будет, чтобы еретики не бунтовали, даст Бог, дождёмся весны и маршала цу Коппенхаузена, — он не стал говорить про планируемую резню. — Тогда ван дер Пильс в этом году и не рискнёт пойти на город.
— Тогда ладно, так посидеть в городе до весны можно, — согласился кавалерист, — просто я очень не люблю резать своих коней.
— А сидеть в осадах вам уже приходилось?
— Потому и говорю, сидел год в Геббельсвахе, там пришлось зарезать всех лошадей — фураж кончился подчистую.