Страница 101 из 117
Заместителя пришлось послать подальше. Он — неплохой мужик, но сам напросился. Я сказал ему, что распределение ролей — мое дело. А он пусть лучше следит за уборкой снега со двора и шитьем костюмов. Сам виноват, не обещай того, что не в твоей власти…
Но Потапова на этом не успокоилась. Во время малых гастролей в соседний город она пришла ко мне в номер и намекнула, что хотела бы сделать мне минет. Я разрешил, и надо сказать, она профессионально все исполнила.
Теперь она на этом основании считала, что роль леди Анны у нее в кармане. Бедненькая, она жестоко заблуждалась. Я уже довольно насмотрелся на режиссеров, падавших жертвой женских уловок. Нет уж. Минет — минетом, а спектакль — спектаклем.
На роль леди Анны я назначил актрису Семенову.
— Почему? — удивленно спросил у меня заведующий литературной частью. — Она же совсем не подходит на эту роль.
— А почему вы так считаете? — поинтересовался я.
— Она совсем не такая, — сказал он. — Уж лучше бы в самом деле Потапову назначили. Она ближе к леди Анне.
— Да? — задумался я. — А чем она ближе?
— Лена Потапова — женщина, как бы это сказать, — завлит замялся. — Женщина легкого поведения. Ей легче понять леди Анну.
— А разве леди Анна — женщина легкого поведения? — поразился я такому театроведческому открытию.
— Нет, но она отдалась герцогу Глостеру. Человеку, который убил ее мужа. Причем, почти сразу после убийства. Это, знаете ли, аморально, это не каждая женщина поймет, — сказал завлит, качая седой головой.
— Вы считаете, что такое может понять только женщина легкого поведения? — спросил я. Завлит задумался в свою очередь.
— Но уж порядочная женщина, такая как Семенова — точно не поймет, — убежденно сказал он.
На этом мы тогда и закончили с ним разговор, он остался при своем мнении. А у меня мнения тогда вообще не было, просто мне показалось, что серьезная женщина Семенова — это именно то, что нужно на роль леди Анны.
Кроме всего прочего, Семенова была еще и председателем профсоюзной организации, так что в серьезности ее можно было не сомневаться.
И вот теперь случилось худшее. Сразу после репетиции, когда я пил принесенный помрежем чай с мятой, ко мне в кабинет пришла Семенова.
— Вы сегодня смотрели на первый акт, — сказала она, волнуясь и комкая в руке шарфик. — И остались недовольны. Вам что, не понравилось?
Она смотрела на меня строго и требовательно. Она хотела получить конкретный ответ на свой конкретный вопрос.
— Да, я смотрел и мне не понравилось, — ответил я. — Скажу вам больше. Я в отчаянии. И очень боюсь, что у нас мало времени до премьеры.
— Но вы сами виноваты, — сказала Семенова голосом профсоюзного лидера. — Вы ничего толком нам не объяснили. Я, например, не понимаю, что я должна играть.
Я вздохнул. Бывает. Но ничего не поделаешь. Она — актриса и у нее вопросы. Она не понимает, и я должен ей объяснить.
— Чего вы не понимаете? — сказал я, стараясь внутренне настроиться на нужный лад.
— Ну вот, эта первая моя сцена, — сказала Семенова. — Глостер убил моего мужа — Эдварда. И я знаю об этом. А этот же Глостер теперь меня соблазняет. Это делается цинично. Он как будто заранее уверен в моей женской слабости. Уверен в том, что я пойду с ним в постель, едва он меня позовет. Он держится так, словно он меня осчастливит… А я, вместо того, чтобы плюнуть ему в рожу и уйти, вдруг соглашаюсь и отвечаю ему взаимностью.
— Да еще над гробом убитого им мужа, — подхватил я. — Старик Шекспир не давал нам поблажек. Он жестко выстраивал схему.
— Ну да, — сказала потерянно Семенова. — Я не понимаю, как я должна это играть. Это невероятно. Так быть не может. Объясните мне, что я должна чувствовать?
Вот классический актерский вопрос. Нас еще в институте предупреждали, что это любимый вопрос у русских актеров. «Что я должна чувствовать?» А действительно, что она должна чувствовать в этом эпизоде? Откуда я знаю? Трагедия хорошая, но этого момента я и сам не понимал. Однако, сказать такое — значило расписаться в том, что ты никудышный режиссер. А ронять свою марку — это стать кандидатом на расправу в театральном коллективе.
Хорошо, на этот случай есть режиссерский прием. Пусть Семенова думает сама. И если придумает, то будет думать всю оставшуюся жизнь, что это я ее натолкнул…
— Хорошо, — сказал я решительным голосом, как будто знал ответ на ее вопрос, и просто хотел чтобы она поразмышляла сама. — Вы замужем?
— Да, — ответила Семенова, почему-то краснея.
— Вы любите своего мужа?
— М-м… В общем, да, — сказала она.
— Представьте себе, что у вас есть сосед. Ну, он живет с вами в одном доме или друг детства… И вы к нему неравнодушны. Ну, он вас волнует. Представили?
Семенова залилась краской и молчала.
— Представила, — наконец сказала она. По ее глазам я понял, что она добросовестно постаралась и представила…
— И вот этот сосед убивает вашего мужа, — сказал я. — А потом приходит к вам и начинает домогаться вас. Вот и представьте себе, как бы вы могли реагировать на эту ситуацию. Только не забывайте, что он вас волнует…
— А зло всегда волнует, — вдруг сказала тихо Семенова. — Добро убаюкивает, а зло, как раз, — волнует. Возбуждает, — добавила она и внезапно усмехнулась одними глазами.
— Знаете, — сказала она. — Я где-то читала, что смерть тоже очень возбуждает. Что вид покойника вызывает возбуждение.
— Вы имеете в виду — половое возбуждение? — спросил я. Мне это никогда не приходило в голову.
— Ну да, — сказала Семенова. — Это я читала, — добавила она поспешно. — Я не про себя, конечно, говорю.
— Это я понимаю, — заверил я ее поспешно.
Семенова встала. На лице ее было просветление. Она потопталась и сказала:
— Ну ладно. Я пойду подумаю.
— О чем? — спросил я. — О нашем разговоре?
— О соседе, — опять усмехнулась она загадочно и ушла.
— Да, — меланхолично подумал я. — Почему только Потапова приходит с предложением сделать минет? С Семеновой было бы гораздо интереснее. Все-таки я был прав, назначив ее на эту роль. Она гораздо глубже.
Вот это и было ответом всем тем, кто удивлялся, почему Семенова на этой роли лучше Потаповой. Она — глубже. А значит — неоднозначнее. Может быть, что-нибудь она и придумает к завтрашней репетиции. Какой-нибудь прием…
Наступил следующий день. С утра опять мы репетировали первое действие. И я понял, что не ошибся в Семеновой. Судя по всему, она что-то почерпнула из моего путаного объяснения. Загадочная профессия — актер. Он может вдруг понять из твоих слов то, что ты и сам не понимал, когда говорил…
Стоял гроб с трупом Эдуарда. Была сцена объяснения Глостера и Анны. Герцог уговаривал леди Анну отдаться ему — убийце ее мужа. Она отказывалась, позорила его. А потом вдруг я почувствовал, как в леди Анне нарастает волнение.
Она почувствовала притяжение зла. Его магическую силу. Ее стал возбуждать такой цинизм и потребительское, наглое отношение к ней Глостера.
Она поражалась его жестокости, его цинизму. Это была для нее бездна зла. И она, эта бездна, пугала ее и влекла к себе одновременно.
И она не выдержала. Что-то таинственное в ней победило, так бабочка бессознательно летит на огонь. Огонь опалит и убьет ее, но она все равно летит туда. Это как притяжение зла.
«Доброта убаюкивает», — сказала вчера Семенова…
Леди Анна ушла, и Глостер произнес свой монолог ей вслед: