Страница 25 из 28
Эта телеграмма была получена в Москве и расшифрована в 19 часов 15 минут.
Только около одиннадцати часов вечера начальник УНКВД Медведь, замначальника Фомин, начальник ЭКО УНКВД Молочников, замначальника ОО ЛВО Янишевский и замначальника СПО УНКВД Стромин смогли приступить к допросу Николаева.
Из протокола:
«Вопрос: Сегодня, 1 декабря, в коридоре Смольного, вы стреляли из револьвера в секретаря ЦК ВКП(б) тов. Кирова. Скажите, кто вместе с вами является участником в организации этого покушения?
Ответ: Категорически утверждаю, что никаких участников в совершении мною покушения на тов. Кирова у меня не было. Все это я подготовил один, и в мои намерения никогда я никого не посвящал.
Мысль об убийстве Кирова у меня возникла в начале ноября 1934 г. …Причина одна — оторванность от партии, от которой меня оттолкнули (исключение 8 месяцев назад)… Цель — стать политическим сигналом перед партией, что на протяжении последних 8— 10 лет на моем пути жизни и работы накопился багаж несправедливого отношения к живому человеку. Эта историческая миссия мною выполнена. Я должен показать всей партии, до чего довели Николаева… План совершения покушения — никто мне не помогал в его составлении… Я рассматривал покушение как политический акт. Чтобы партия обратила внимание на бездумно бюрократическое отношение к живому человеку… Я сделал это под влиянием психического расстройства и сугубого отпечатка на мне событий в институте (Истории партии — Ю.Ж.) (исключение из партии)…»
На следующий день при очередном допросе, Николаев так дополнил свои объяснения:
«Я не предполагал, что, совершив убийство, мне не удастся покончить жизнь самоубийством. Кроме того, подобными записями (дневником) я подготавливал себя морально к совершению убийства и самоубийства».
Изучение бумаг, оказавшихся у Николаева при себе, дополнило складывавшуюся картину психического склада преступника. Оказалось, что убийство он замыслил не в начале ноября, а гораздо раньше. Что еще 14 октября, накануне того дня, когда его у дома на проспекте Красных зорь, в котором жил Киров, задержали сотрудники оперода как подозрительную личность, но, проверив документы, по распоряжению начальника отдела А.А. Губина отпустили, он написал предсмертную записку:
«Дорогой жене и братьям по классу! Я умираю по политическим убеждениям, на основе исторической действительности. Поскольку нет свободы агитации, свободы печати, свободы выбора в жизни и я должен умереть. Поскольку и ЦК (Политбюро) не подоспеет, ибо там спят богатырским сном».
Теми же мыслями был проникнут столь же косноязычно изложенный его дневник, который Николаев вел, по его признанию, с помощью жены.
В 22.30 в Москву, наркому Ягоде, ушла вторая телеграмма, подписанная Медведем. В ней кратко излагались показания Милды Драуле, относившиеся только к ее мужу. В частности, о том, что, когда Николаева исключили из партии, у него уже имелось зарегистрированное оружие. Спустя два часа, в 0.40 2 декабря, начальник ленинградского управления НКВД отправил Ягоде еще одну телеграмму:
«В записной книжке Николаева запись: «герм. тел. 169-82, ул. Герцена 43» (это действительно адрес германского консульства)[10] .
В полночь первого дня следствия обозначились три наиболее возможные версии, объясняющие трагическое происшествие. Во-первых, убийство на почве ревности. Это и сегодня подтверждается косвенными фактами. Например, допросом Милды Драуле ровно через пятнадцать минут после убийства Кирова. То есть тем, что следователям не требовалось выяснять, есть ли у Николаева жена, а если есть, кто она, где ее нужно искать. Очевидно, что Драуле не только находилась в тот роковой момент, скорее всего, в Смольном, но ее считали прямо причастной к убийству. О том же свидетельствует и одна из записей в дневнике Николаева: «М., ты бы могла предупредить многое, но не захотела». В пользу этой же версии говорит и странная неполнота первого протокола допроса Драуле, отсутствие в деле обязательного плана места преступления.
Однако следствие сразу же и без проверки отказалось от такой версии. Видимо, потому, что она бросала тень на моральный облик одного из лидеров партии, подтверждала и без того ходившие по городу разговоры о частых кутежах Кирова с женщинами во дворце Кшесинской.
По-иному отнеслось следствие к «германскому следу», обнаруженной связи Николаева с германским консулом. Обратить внимание на эти отношения, более чем странные, заставило следующее. Рано утром 2 декабря консул Германии Рихард Зоммер внезапно, без обычной процедуры уведомления уполномоченного наркомата иностранных дел, выехал в Финляндию. Он покинул СССР практически сразу же после того, как городское радио передало сообщение об убийстве Кирова, правда, не назвав фамилии Николаева.
Первые же шаги по разработке данной версии обнаружили еще один весьма настораживающий факт. Оказалось, что Николаев несколько раз посещал германское консульство, после чего направлялся в магазин Торгсина, где оплачивал покупки дойчмарками. Правда, такое расследование сразу же приняло довольно своеобразную форму.
5 декабря Николаева начали расспрашивать о визите в… латвийское консульство.
Из протокола допроса: «Это было за несколько дней до проведения опытной газовой атаки в городе. В справочном бюро я получил номер телефона и адрес консульства…»
Объяснил же Николаев свое необычное желание так: консулу сказал, что «должен получить наследство… являюсь латышом, говорил на ломаном русском языке».
6 декабря Николаева начали расспрашивать о другом, реальном визите:
« — Когда вы обратились в германское консульство?
— Это было спустя несколько дней после посещения латвийского консульства. В телефонной книжке я установил номер телефона германского консульства и позвонил туда. С консулом мне удалось переговорить лишь после неоднократных звонков.
— Какой вы имели разговор с консулом?
Я отрекомендовался консулу украинским писателем, назвал при этом вымышленную фамилию, просил консула связать меня с иностранными журналистами, заявил, что в результате путешествия по Со юзу имею разный обозрительный материал, намекнул, что этот материал хочу передать иностранным журналистам для использования в иностранной прессе. На все это консул ответил предложением обратиться в германскую миссию в Москве. Эта попытка связаться с германским консульством, таким образом, закончилась безрезультатно…»