Вечный человек

В результате всего этого он постепенно обнаружил, что перестал ее недолюбливать. Он все еще не чувствовал особой близости к ней, но симпатия была — симпатия, которой он не мог себе и представить до своего бдения в приемной Моллена.

Какие выводы сделала Мэри о нем, Джим не знал, да и не хотел знать. По крайней мере, он верил, что она оставит эти выводы при себе, как он не распространялся о том, что узнал о ней.

Оба они признавали это молчаливое соглашение, и оно сближало их. Еще одной причиной их сближения стала привычка обедать вместе, только они двое и больше никого. Официально это было для того, как объявила Мэри, чтобы держать Джима в курсе вопросов, которые были засекречены даже от Эймоса и его команды. Неофициально, как прекрасно понимал Джим, это был шанс для них обоих отдохнуть от Нейса, который, сознательно или нет, раздражал всех, с кем имел дело.

Они как раз говорили об этой особенности Нейса во время третьей недели их совместных обедов у Мэри — ее просторная квартира явно была предназначена и для официальных приемов.

— Ему бы хоть раз, — заметила Мэри, — перестать давить на людей, хоть на пять минут дать всем передохнуть.

— Да он, наверное, просто не решается, — ответил Джим. — Он перепугается до полусмерти, если сам не будет все время под давлением и других отпустит. Я думаю, он просто чувствует себя неуверенно, если не проявляет агрессии.

— Немного агрессии никому не помешает, — сказала Мэри. — Даже изрядную ее долю можно стерпеть. Но от него защищаться замучаешься.

— Если только он сам себя сначала не замучает, — ответил Джим. — Тебе просто от него больше всех достается.

— Потому что я женщина, — мрачно заметила Мэри.

— Потому что ты его начальник, — поправил Джим. — Я думаю, тут дело в этом, а не в том, что ты женщина.

— Потому что я женщина и его начальник, — сказала Мэри. — С его точки зрения, одно другого хуже. У тебя почти получается от него отвязаться. Он тебя достает, но вяло, как будто из чувства долга.

— Ну, я большую часть его поведения просто не беру в голову. Это лишает его удовольствия да и выматывает, — объяснил Джим. — Колотить пустоту куда утомительнее, чем каменные стены.

— А тебя это не утомляет? — она с интересом взглянула на него через столик.

— Немного. — Они опять слишком близко подошли к тому печальному факту, что Джим готов был на что угодно, чтобы вернуться в космос, даже на целый полк Нейсов, которые бы по очереди работали над ним. Он не сомневался, что Мэри это знает, точно так же, как он знал кое-что о ней.

— Когда меня пустят на «ИДруга»? — спросил он.

— У Эймоса учишься? — Мэри неторопливо попробовала блюдо со стола, предложила ему, потом забрала обратно. — Ах да, ты же не любишь брокколи.

— Когда меня...

— Не сейчас и не в ближайшее время, — спокойно ответила она. — На это есть причины, но я не могу их тебе привести. Мне очень жаль. Если бы этих причин не было, я бы пустила тебя хоть сейчас.

— Чего вы от меня хотите? — Джим и сам слышал усталость в собственном голосе. — Я знаю все слова Рауля так, что они у меня от зубов отскакивают. Я знаю все, что ты и я сказали после встречи с «Охотником на бабочек». Я знаю, что ты хочешь от возможных находок, не больше и не меньше, чем ты сама. Когда же наконец закончится эта череда наркотиков и вопросов?

— Ты любишь этот корабль, — сказала Мэри.

— Будто ты этого раньше не знала, — отозвался Джим.

— Ты бы мог умереть за него?

Вопрос застал Джима врасплох. Он задумался на мгновение.

— Умереть за него? — наконец ответил он. — Ты имеешь в виду, если какой-нибудь идиот попытается взорвать мой корабль или что-нибудь еще с ним сделать, рискну ли я ему помешать? Конечно, рискну! Но как можно умереть за корабль? Это просто невозможно.

Мэри кивнула, что, по мнению Джима, не отвечало ни на один из его вопросов.

— Ну так в чем дело? — поинтересовался он. — Что, «ИДруг» в опасности? О чем ты говоришь?

— Нет, не в опасности, — ответила Мэри, — и хватит об этом. Я получила ответ на свой вопрос, а тебе новых ответов придется подождать.

Так она и поступила и не стала больше отвечать ни на какие вопросы.

Этот ее вопрос, однако, вызвал к жизни все прежние волнения Джима. Он уже какое-то время ощущал растущее раздражение. Когда Моллен сказал ему о возвращении в космос, что это вопрос времени. А после того, как он увидел «ИДруга» в то первое утро вместе с Молленом и Мэри, Джим не ожидал, что его опять перестанут пускать к кораблю.

Но его не пускали. С тех самых пор он не мог попасть внутрь пластикового шатра. И постепенно вернулся в состояние, в котором находился до того, как уселся в приемной Моллена и не сдвинулся, пока не добился своего. Только сейчас все было намного хуже: наркотики, которыми его накачивали, делали воображение ярче и сильнее.

Ему опять начали сниться кошмары. Сначала пропал аппетит, потом он стал спать хуже. Бег, плавание и другие занятия на этот раз не помогали. В сознании Джима нарастало беспокойство об «ИДруге», и оно не уходило ни днем, ни ночью.

Он начал путаться в ответах и забывать слова во время работы с Мэри и командой Нейса. В нем родился и рос новый страх. Джим боялся, что стал непригодным или скоро станет и не сможет больше выводить корабль вроде «ИДруга» в космос, а тем более на границу.

Как-то раз за обедом у Мэри он поскандалил по этому поводу.

— Конечно, у меня не все в порядке! — крикнул он. — Прошлой ночью я спал часа три, и все. Если бы вы пустили мена на «ИДруга» или хотя бы объяснили, в чем дело, я смог бы заснуть. Ты, и Нейс, и Моллен тоже, вы стараетесь сломать меня, чтобы сделать из меня что-то другое. Что? И почему? Скажи мне почему, черт возьми! Скажи мне!

Он заметил, что повторяется, как трехлетний ребенок в истерике, и заставил себя остановиться. Мэри сидела по другую сторону стола и смотрела на него.

— И не смотри на меня так! — начал Джим снова. — Зачем смотреть на меня с жалостью, если ты сама со мной все это делаешь? Вы через год только подпустили меня к этой вашей программе! Я здесь три месяца, и мне еще хуже, чем раньше, а чего вы от меня добились, я не представляю! — Он весь трясся. — Либо скажите мне, в чем дело, либо отпустите на все четыре стороны, — сказал он наконец. — Одно из двух.

— И что ты будешь делать, если мы тебя отпустим? — тихо отозвалась Мэри.

— Да застрелюсь, наверное, — он тяжело осел в кресле. — Откуда я знаю, что я буду делать? Я больше ничего не знаю. Я едва понимаю, кто я есть, а через несколько недель я и этого не буду знать.

Он замолчал. Мэри ничего не сказала; они сидели и молчали, пока из него не вышла ярость и он не перестал трястись.

— Я знаю, что мы с тобой делаем, — наконец сказала она мягко. — Я знаю. И Луис Моллен знает, и нас обоих это мучит. Не Эймоса, конечно, — он видит в тебе только подопытного кролика. Но Луис и я, веришь ты или нет, с самого начала переживали и мучились вместе с тобой. Поверь мне, мы это делаем потому, что у нас нет выбора. Ты мне веришь?

— Не особенно, — нехотя проговорил он. — Слишком уж долго это тянется.

— Тогда попробуй поверить вот чему, — сказала она, — и я нарушаю секретность, говоря тебе это все, — я тебе рассказываю больше, чем ты осознаешь. Нам нужно было довести тебя до срыва, а ты оказался устойчивее, чем мы думали. Но у человеческого разума есть предел... и ты, похоже, дошел до него.

Джим удивленно уставился на нее: объяснение казалось очередной бессмыслицей.

— Я хочу сказать: потерпи еще немножко. Старайся остаться в здравом уме. Теперь уже недолго.

Он не знал, верить ей или нет, но деваться было некуда. Единственное, что ему оставалось, — работать с ней и с Нейсом и терпеть. Но мучения не только продолжались, будто Мэри не обещала ему близкий конец; все стало еще хуже.

Из-за наркотиков, которые ему вкалывали в лаборатории, он теперь все время был как бы в тумане. Джим перестал различать дни; они слились в длинную цепочку, каждое звено которой ничем не отличалось от предыдущего и последующего.