Добро пожаловать в Винтервилл (ЛП)

— Я обещала остальным, что не скажу, — она сморгнула слезы. — Это было ужасно, держать это в секрете. И мне так жаль, что тебе больно. Я заглажу свою вину перед тобой, обязательно.

Джош вцепился в стол позади себя. Она была права, они договорились не говорить о будущем Винтервилля. Но он не был согласен, чтобы она ему лгала. Держала в неведении. Обращалась с ним так, словно он вообще не был для нее важен.

Именно так он себя и чувствовал. Незначительным. Нежелательным. Как будто он снова был чужаком в этом городе, и все знали что-то, чего не знал он.

— Ты обещала остальным, что не будешь этого делать, — он провел пальцами по волосам, убирая их с лица. — Потому что твоя семья для тебя важнее, чем я.

— Это неправда, — она покачала головой. — Ты для меня самое важное, — она взяла его за руку. Он позволил ей безвольно повиснуть на ее ладони. — Я влюбилась в тебя, Джош. Теперь, когда все это открыто, мы можем начать планировать нашу жизнь.

Он убрал свою руку от ее. Она моргнула, чтобы остановить слезы.

Как это возможно, чтобы сердце так чертовски сильно болело физически?

— Я собирался отдать его тебе.

— Отдать мне что?

— Город. Это одна из причин, по которой я поехал в Цинциннати, чтобы оформить контракт. Я собирался отдать тебе город, чтобы ты управляла им так, как ты хотела бы. Это был твой рождественский подарок.

Громкое рыдание сорвалось с ее губ.

— Это… о Боже, Джош. Это прекрасно, — по ее щеке скатилась слеза. — Мне так жаль, что я все испортила.

— В любом случае это не имеет значения, не так ли? Ты получила то, что хотела, — он отступил назад, стараясь держаться на некотором расстоянии. Возвел стену вокруг своего сердца, кирпич за кирпичиком. Слова деда эхом отозвались в его голове.

«Она соблазняет тебя, чтобы получить то, что хочет, и ты попадаешься на это. Думаешь своими штанами, а не мозгами. Я был о тебе лучшего мнения.»

Прав ли он?

Неужели он провел последние несколько недель, влюбляясь в эту красивую женщину перед ним, в то время как она провела столько же времени, планируя его падение?

— Мне нужно идти, — пробормотал он. Потому что у него была эта дурацкая боль в груди, и он понятия не имел, что с ней делать. Он чувствовал себя раненым животным, ищущим свой дом, где он свернется калачиком, чтобы умереть.

Но у него не было дома. У него был арендованный дом в городе, который его не хотел. Рядом с женщиной, которая предпочла всех ему.

Холли снова схватила его за руку.

— Я пойду с тобой.

Он вырвал ее у нее из рук. Джош не мог вынести, чтобы она прикасалась к нему.

— Я влюбился в тебя. Ты знала об этом?

Она кивнула, ее дыхание участилось.

— Я слышала, как ты сказал мне вчера вечером.

— И ты не ответила мне тем же, — еще один удар. Этот удар казался смертельным.

— Я хотела, — слезы текли по ее красивым щекам. — Но я не могла этого сказать, пока ты не узнаешь правду обо всем этом. Я не хотела, чтобы мои слова были запятнаны, как только я скажу тебе правду.

— Тогда скажи это сейчас, — его голос был полон решимости.

Она посмотрела на него, ее глаза покраснели, губы дрожали.

— Джош…

— Скажи это, — по какой-то причине он должен был это услышать. Хотел посмотреть, как ее губы складываются в слова. Даже если это убьет его.

— Не могу. Не сейчас, когда ты так на меня смотришь.

— Как?

— Как будто ненавидишь меня.

Он стряхнул ее руку.

— Значит, ты не можешь этого сказать, — она даже сейчас не могла ему этого сказать. — Теперь я понимаю. Ты не доверяешь себе, чтобы сказать это, потому что боишься. Не меня, а себя. Ты боишься довериться кому-то. Боишься закончить так же, как твоя мать. Гораздо лучше быть гребаной ледяной королевой, чем признаться, что у тебя есть чувства к кому-то.

Ее лицо сморщилось. Долгий, медленный всхлип сорвался с ее губ. И он ненавидел себя, потому что тоже причинил ей боль.

Черт, она была прекрасна, даже с темными кругами вокруг глаз и следами туши, размазанной по щекам. Ему хотелось провести пальцами по ее нежной коже, чтобы она снова стала чистой. Точно так же, как он хотел забыть все, что произошло.

Но он не мог. Ему было слишком больно, и он не доверял себе, чтобы что-то сделать прямо сейчас. Все станет только хуже.

— Ты можешь попросить одного из своих двоюродных братьев забрать тебя и отвезти в театр? — спросил он ее.

Холли моргнула.

— Зачем?

— Мне нужно вернуться в свой дом, — он чуть не сказал «домой».

— Мы можем поехать вместе.

— Нет. Мне нужно какое-то время побыть одному. Чтобы подумать, — и да, может быть, немного поорать. Потому что это могло бы снять боль. — Тебе тоже нужно подумать. О том, что ты на самом деле чувствуешь ко мне.

— Я знаю, что чувствую к тебе, Джош.

Он поднял руку.

— Я не хочу слышать это сейчас. Не так. Я запутался, мне больно, и я зол. И мне нужно найти немного чертовой тишины и покоя, чтобы подумать о том, что здесь происходит. Мы ходим по кругу, и это никому не помогает. У тебя есть шоу, которое нужно помочь запустить, и твоя семья нуждается в тебе.

— Мне плевать, кто во мне нуждается

— Нет. Ты не имеешь права так говорить. Не после того, как ты разбила мое чертово сердце, встав на их сторону. Дай мне шанс зализать мои раны и действительно подумай о том, чего ты хочешь от меня. Если ты чувствуешь то же, что и я к тебе, найди меня после шоу.

Она испустила долгий, прерывистый вздох.

— Джош…

— Я серьезно. Я не готов сейчас говорить. Мне нужно побыть одному, — он провел пальцем по следу ее слез. — Ты, наверное, захочешь умыться перед уходом.

Упала еще одна слеза.

— Я так и сделаю.

Кивнув, он сделал глубокий вдох, но стеснение в груди остановило его. Он отвернулся, не желая, чтобы она видела блеск его собственных глаз. Взрослые мужчины не плачут.

Даже если он собирался это сделать.

Джош направился к двери, а Холли снова всхлипнула. Он не осмелился обернуться, боясь, что сдастся и будет держать ее, пока она не перестанет плакать.

Он не мог. Нет, если он хотел выйти из этого с некоторым достоинством.

— Я действительно люблю тебя, Джош, — прошептала она, когда он вышел в коридор. — Я так сильно тебя люблю.

Он стиснул зубы, поморщившись от ее слов, и продолжил идти к входной двери.

***

Аудитория отзывалась эхом на «Рождественскую песню». Низкий, глубокий голос Грея Хартсона пел о каштанах, жарящихся на костре. И от этого у Холли защемило сердце, потому что именно эта песня играла в то утро, когда она лежала обнаженной под рождественской елкой Джоша.

Все заставляло ее думать о нем. Может быть, поэтому она продолжала плакать.

— Ты там держишься? — Норт подтолкнул ее локтем. Они стояли за кулисами, каждый держал в руках план о порядке действий, пока они сменяли Эверли, чтобы она могла подготовиться к своему появлению на сцене. Аляска пошла с ней в гримерку, сказав, что ей понадобится помощь с нарядом, но все они знали, что она пыталась успокоить свою старшую сестру.

Гейб стоял в передней части театра, чтобы помочь с освещением. Свет несколько раз мигнул, и Эверли запаниковала по этому поводу.

Теперь Холли осталась наедине с Нортом.

— Со мной все будет в порядке, — как только все это закончится, и она сможет поехать к Джошу домой и рассказать ему, какой дурой она была. Ее сердце колотилось о грудную клетку с тех пор, как он вышел из дома ее матери, и ее руку сводило судорогой от того, насколько крепко она держала телефон. Просто на всякий случай, если он решил ответить на ее сообщения.

Она посмотрела на дисплей. Он ничего ей не прислал. Но она знала, что он получил их, по двум маленьким галочкам рядом с ними. Было больно знать, что он не отвечает, но еще больнее было знать почему.

Потому что она причинила ему боль. Заставила его думать, что ей все равно. Ей следовало сказать ему об этом в тот момент, когда она поняла, что влюблена в него. Надо было кричать об этом с крыш. Он был прав, она боялась.