Страница 22 из 44
— Она в тяжелом состоянии. Переведена из операционной. Нам нужны ее документы…
— Документы? — эхом повторяю я, стараясь сообразить, что от меня хотят.
— Да, паспорт, СНИЛС и медицинский полис.
— Я все привезу. Можно мне будет ее увидеть?..
— Девушка. Она в реанимации. К ней не пускают даже следователя. Подвозите документики, — наставительным тоном вещает женщина и вешает трубку.
А мне так много еще надо спросить. Например, почему Катя назвалась моим именем?
— Девушка, я вам в сотый раз повторяю. К ней нельзя, — начинает злиться медсестра на посту.
Я на перекладных практически еще до рассвета добралась до Смоленска.
Кутаясь в старую куртку, курила в больничном дворе и ждала, когда откроют отделение. И вот теперь меня не хотят пускать.
— Я все понимаю, но я только на минутку… на секундочку, — поправляю себя, заметив ее недовольный взгляд.
— К ней никого не пускают, даже следователь ночевал под дверями, — проговаривается она.
— Он чужой! А я — родня!
— Вы сестра? — она смотрит на меня с недоверием.
— Почти… — я мнусь. Врать сейчас мне почему-то совсем не хочется. — Мы детдомовские. В трех лет вместе…
Горячие слезы катятся по моим щекам. Всхлипы не дают мне говорить.
— Хорошо, — почти шепотом соглашается она. А я не могу поверить в то, что сейчас увижу Катьку.
— Только вещи оставь здесь.
— Но…
— У нас хирургия, а не проходной двор, — беззлобно ворчит она.
Я шуршу за ней синими бахилами.
Полутемный коридор. Крашенные масляной краской стены. Бетонный пол. На небольшом старом диване спит мужчина. Следователь?
Мы останавливаемся почти около него. Медсестра толкает дверь, пропуская меня вперед.
— Пять минут.
— Спасибо, — шепчу в ответ и проскальзываю в палату.
Зажимаю рот руками. На белоснежной простыне на огромной функциональной кровати лежит Катюша.
На ее посиневшем лице нет ни одной знакомой черточки. Нос распух и сместился.
На шее кровоизлияния.
Одна рука спрятана под одеяло, другая в гипсе до самых пальчиков.
Я сползаю на стул и пытаюсь подавить рыдания.
— Не… плачь… — едва могу различить слабый шепот.
— Катя… Катюша… — бросаюсь к ней.
— Тише… Катя… это ты… — каждое слово дается ей с трудом.
— Но почему? Зачем? — я убираю спутавшуюся от пота и крови прядь с ее лица. Смотреть на которое страшно.
— Так… так надо, — она тяжело дышит. — У меня… нет… документов.
— Нет документов? — повторяю эхом. — А где они?
Она закрывает глаза и тяжело вздыхает. Из-под опущенных ресниц скатывается слеза.
— Надо позвонить Эдику, он все приве… — я замолкаю на полуслове, увидев безумный страх в ее глазах. — Это он???
Она опять закрывает глаза. В знак согласия.
— За что? — выдыхаю я.
— Я… я сама виновата…
— Ты? Солнышко, ты что? Что ты такое говоришь? — я глажу ее по руке, моя ладонь соскальзывает на живот.
И я понимаю, что что-то не так.
Катя всхлипывает и пытается натянуть одеяло. Но я ей не даю. Осторожно отодвигаю край и едва не вскрикиваю.
У моей Катюши впалый располосованный живот. Ей делали кесарево. Но срок был еще маленький… Ребенок не выжил…
— Я… сама… виновата, — снова твердит Катя.
— Ты с ума сошла, — почти взрываюсь я. — В чем ты можешь быть виновата?
— Я ему не сказала… о ребенке…
Я молча падаю на стул рядом с больничной кроватью.
В памяти всплывает образ Эдика.
За то время, что она «встречается» с ним он не произвел на меня впечатления парня, готового к семье и ребенку. Особенно от Кати.
Богатенький бездельник, готовый тусоваться днями и ночами напролет. Часто закинувшись какой-нибудь дрянью. Чудесный парень он только тогда, когда девушка готова исполнить все его прихоти. Но стоит сказать лишь одно слово против, и он взрывается.
— А документы? — выдыхаю я.
— Паспорт… у нас… дома… в серванте…
— Полис?
— Нет… — она хрипит.
— В смысле. А где он? Ты же оформила его, чтобы встать в консультацию на учет…
— Нет, — она закрывает глаза и качает головой. — Я его так и не… не…
— Не сделала, — заканчиваю за нее предложение. — И на учет ты не вставала.
Теперь я начинаю понимать, почему Катя не хотела, чтобы я ходила с ней к гинекологу и на УЗИ. Она просто никуда не ходила.
— Но почему?
— Эдик, — она сглатывает. — Он бы узнал… я хотела… я думала…
Она снова закрывает глаза и из-под длинных ресниц по щегам сбегают крупные слезинки.
— Катя, — шепчу я. — Мы обязательно его накажем. Как только ты поправишься.
Смотрю на поломанную подругу.
Снова в ее глазах вспыхивает страх. Первобытный, панический.
— Нет, нет, — шепчет она. — Ты… не… понимаешь….
— Тише. Тебе нельзя волноваться. Мы поговорим потом.
Но она не слушает меня.
— Обещай мне… — кашель душит ее. — Обещай….
— Катюша, — я пытаюсь встать и позвать медсестру. Но подруга неожиданно крепко держит мою руку.
— Обещай, что… сделаешь все… чтобы получить мое наследство…
— Нет, — я в ужасе.
— Обещай… что не закончишь … как я…
Ее обрывает новый приступ кашля. В этот раз он сотрясает ее всю. На губах выступает алая пена.
— Помогите, — я распахиваю дверь в коридор. — Кто-нибудь…
— Об…е. щай… — сквозь слезы и кашель хрипит подруга.
Горячие слезы катятся по моим щекам, я зажимаю рот ладонью и киваю в знак согласия. Мы еще поговорим об этом глупом обещании, когда она выйдет отсюда…
Меня оттесняют в коридор прибежавшие врачи и медсестры. Дверь палаты захлопывается, а я падаю на диванчик.
Вздрагиваю от чьего-то прикосновения. Стараюсь отмахнуться. Но трясут настойчиво.
— Екатерина… — врывается в сознание.
Катя!!! Распахиваю глаза.
— Да? — передо мной стоит медсестра.
Я задремала на диванчике в коридоре. Прямо напротив Катиной палаты. Стараюсь заглянуть медсестре через плечо.
Но там пусто. Дверной проем сереет абсолютной пустотой. Вязкой, холодной…
— Где она? — голос меня подводит.
— Мне очень жаль…
— Где она? — хватаю медсестру за руку.
— Людмила умерла. Черепно-мозговая травма, большая кровопотеря, пробито легкое и открылось легочное кровотечение… Врачи пытались…
Больше я ничего не слышу… Меня оглушает острой болью, что разрывается внутри и пытается разорвать меня…
Дыхание перехватывает, и сотни, тысячи будущих счастливых моментов нашей непрожитой жизни разбиваются вдребезги и прошивают меня насквозь осколками…
Ааа, до чего же больно!
Катя, Катюша…
Глава 16
— Катя! Катя!
Мокрая майка липнет к телу. Крупные капли пота струятся по спине.
— Тише, девочка, тише, — в бледном свете ночника различаю очертания мощного тела.
Дима укачивает меня словно ребенка.
Горячие руки нежно гладят меня по спине, прижимая к пылающей обнаженной груди. Простым жестом он отбрасывает мои пряди и пытается всмотреться в мое лицо.
Слезы обжигающими потоками стекают по щекам. Пытаюсь вырваться, убежать.
Но он не дает. Прижимает сильнее, практически обездвиживая.
Укачивает. Что-то нежно шепчет, касаясь губами моего виска.
Дергаюсь еще раз. Но тут же сдаюсь.