Коррида

Глава 2

ФАУСТА И ЭЛЬ ТОРЕРО

В то время как Пардальян почивал после столь насыщенных событиями дня и ночи, Эль Тореро отправился к своей невесте, к своей прелестной Жиральде. Дон Сезар с большим пристрастием расспрашивал девушку обо всем, что только ей было известно о таинственной принцессе, открывшей цыганке тайну ее происхождения. Но, к сожалению, Жиральда не сказала ничего нового сгорающему от любопытства Эль Тореро, и юноша твердо вознамерился предстать перед принцессой и поговорить с ней.

В девять часов утра, не желая более бездействовать, молодой человек покинул свою возлюбленную. Он просил ее никуда не отлучаться из таверны, так как лишь здесь, под защитой Пардальяна, она могла чувствовать себя в полной безопасности.

Спускаясь по лестнице, он ненадолго остановился перед дверью, за которой крепко спал Пардальян; рука его уже легла на щеколду и он уже готов был войти, однако быстро одумался.

– Нет, – прошептал он, – было бы преступлением будить его по пустякам. Да и что он сможет мне сказать? Пусть отдыхает, ему ведь трудно пришлось.

И, осторожно ступая на цыпочках, стараясь не шуметь, он спустился по начищенным до зеркального блеска, сверкающим, словно паркет в парадной зале дворца, ступеням внутренней дубовой резной лестницы, ведущей на кухню.

Здесь, в нижних помещениях таверны, находилась маленькая конторка, где обычно восседала Хуана. Укрытая от посторонних глаз, она могла наблюдать через специальные потайные окошечки за тем, что происходило на кухне и во внутреннем дворике. Воистину, она была достойной дочерью своего отца Мануэля.

Вторгшись на чужую территорию, Эль Тореро поклонился с подчеркнутым почтением и обратился к Хуаните:

– Сеньорита, я знаю, вы так же добры, как хороши собой. Именно поэтому я осмеливаюсь обратиться к вам с просьбой позаботиться о моей невесте; к сожалению, мне придется оставить ее на какое-то время. Не могли бы вы постараться устроить так, чтобы о ее присутствии у вас никому не стало известно?

«Сеньорита»! Крошка Хуанита, всегда разодетая как настоящая дама, грациозная и обходительная со всеми, умела внушать к себе уважение. Лишь немногие, среди которых был, конечно же, и Пардальян, могли позволить себе называть ее просто Хуаной, Хуанитой, и лишь избранные, например, Сервантес, говорили ей «ты». Слуги и посетители обращались к ней весьма почтительно, титулуя ее сеньоритой, или госпожой.

С милой и очаровательной улыбкой она отвечала:

– Вы можете быть спокойны, дон Сезар. Я немедленно поднимусь к вашей невесте, и в ваше отсутствие она все время будет оставаться подле меня, в той самой маленькой комнатке во внутреннем дворике, куда никому не позволено заглядывать без моего разрешения.

– Я бесконечно признателен вам, сеньорита! Я знал, что у вас доброе сердце. Не могли бы вы выполнить еще одну мою просьбу: если это вас не затруднит, передать шевалье де Пардальяну, когда тот проснется, что мне пришлось отлучиться по одному безотлагательному делу. Я надеюсь вернуться не позднее чем через один-два часа.

– Я непременно предупрежу господина де Пардальяна.

Теперь юноша был спокоен за судьбу Жиральды, и, поблагодарив еще раз малышку, он поклонился ей так, как подобало кланяться только знатным дамам.

Покинув таверну, Эль Тореро немедленно направился к дому с кипарисами, где надеялся отыскать принцессу или же разузнать что-нибудь у слуг.

По воскресеньям всегда публично сжигалось несколько еретиков, и в это воскресное утро, как обычно, делались соответствующие приготовления. Поскольку король находился теперь в Севилье, инквизиция собиралась придать мрачной церемонии аутодафе особую пышность и размах. На сей раз к сожжению были подготовлены целых семь человек – столько, сколько дней в неделе, что, безусловно, придавало будущей казни требуемые торжественность и значимость.

Мимо Эль Тореро шли толпы празднично одетых севильцев. Все они спешили на площадь Святого Франциска, ставшую местом публичных празднеств. Чаще всего испанцы вынуждены были любоваться зрелищем пылающих костров и слушать вопли сжигаемых заживо людей, но проповедники упорно внушали своим прихожанам, что присутствие при аутодафе очищает от ереси душу любого католика да к тому же дает право на определенное количество индульгенций, служивших вполне конкретным и очень действенным средством для привлечения на такого рода торжества множества беснующихся людей.

Коррида была в те времена куда более редким и менее популярным зрелищем, чем аутодафе. В Испании шестнадцатого века коррида вовсе не являлась традиционным народным действом, каким она стала в наши дни. Как и рыцарские турниры во Франции, эта кровавая бойня была излюбленным занятием знати. Чтобы выйти на арену и сразиться с быком, необходимо было принадлежать к древнему роду. Доподлинно известно, что отец Филиппа II, испанский король Карл I, впоследствии ставший императором Священной Римской империи Карлом V, не гнушался выйти на арену и самолично сразиться с разъяренным быком. Народу же позволялось лишь наблюдать за корридой издали.

При публичных казнях, напротив, простонародье было на самом почетном месте, ибо это зрелище воспитывало и смиряло его дух.

Многие из тех, что спешили на площадь, чтобы успеть до начала торжества устроиться поудобнее, узнавали дона Сезара, и был слышен приглушенный гул восторженных голосов:

– Смотрите, это Эль Тореро! Эль Тореро! Некоторые даже, уступая знаменитости дорогу, почтительно кланялись юноше. Он отвечал всем на приветствия и улыбки, однако же не останавливался, ибо очень спешил.

Наконец он подошел к крыльцу дома с кипарисами и вошел в его вестибюль. Впервые он попал сюда прошлой ночью, когда отправился на поиски Жиральды и Пардальяна, но тогда он едва ли мог здесь все как следует разглядеть.

Теперь же его поразила изумительная роскошь внутреннего убранства. Впрочем, он старался ничем не выдать своего удивления, ибо находился в обществе четырех верзил-лакеев. В расшитых золотом ливреях они стояли перед ним неподвижно, словно статуи. Их холодные глаза были устремлены на него с особым выражением, сочетавшем высокомерие и почтительность.