Коррида

– Госпожа Фауста, – начал он, – сообщила мне нечто непостижимое, невероятное. Держитесь, шевалье, сейчас я вас удивлю. Она уверяет, будто я… – сын короля!

Пардальян, казалось, нимало не поразился, напротив, это Тореро был ошеломлен спокойствием, с каким шевалье воспринял сообщение, которое сам он считал потрясающим.

– Почему бы и нет, дон Сезар? Я всегда думал, что вы, должно быть, из очень знатной семьи. В вас видна порода, и, несмотря на скромность вашего положения, в вас за доброе лье чувствуется вельможа.

– Вельможа – так уж и быть, шевалье, но, признайтесь, что от вельможи до особы королевской крови, да к тому же еще престолонаследника, наследника испанского трона, – дистанция огромного размера.

– Не буду отрицать. И все-таки мне это не кажется невероятным. Мало того, на мой взгляд, из вас получился бы гораздо более благородный и величественный король, нежели тот подагрический старик, что правит сейчас Испанией.

– И вы можете верить в подобный вздор? – спросил Тореро, пристально вглядываясь в лицо Пардальяна.

Однако лицо шевалье обычно выражало лишь то, что хотелось Пардальяну. В данный момент он считал нужным изображать хладнокровную уверенность, и его взгляд, как никогда проницательный, устремился на озадаченного дона Сезара.

– Почему бы нет? – вновь спросил шевалье. И добавил со странной интонацией:

– Да разве вы сами не поверили в весь этот вздор?

– Да, – откровенно признался Тореро. – Честно говоря, на какой-то момент, в приливе глупого тщеславия, я поверил, будто я – сын короля. Но с тех пор я хорошенько все обдумал, и теперь…

– И теперь? – повторил Пардальян, и глаза его лукаво блеснули.

– Я понимаю всю нелепость подобного утверждения.

– Скажу по совести – я не вижу в этом ничего нелепого, – энергично возразил Пардальян.

– Возможно, вы были бы правы, если бы дело касалось самого этого притязания. Нелепым, на мой взгляд, оно становится из-за нелепых обстоятельств, ему сопутствующих.

– Что вы имеете в виду?

– Да посудите сами – разве это правдоподобно? Я – законный сын короля и его супруги, которую ни в чем нельзя упрекнуть. Почему же тогда с младенчества меня преследует слепая ненависть моего отца? Причем ненависть эта такова, что меня, – ради моего же спасения и ради того, чтобы отвести опасность, – вынуждены были похитить, спрятать и воспитать (если, конечно, тут годится это слово, ибо, в общем-то, я воспитал себя сам) в безвестности, бедности, заброшенности. Вам все это кажется правдоподобным?

– Это и впрямь может показаться странным. Но, учитывая невероятно жестокий и подозрительный характер короля Филиппа, я лично не вижу ничего невероятного в этой истории, хотя она смахивает на роман.

Тореро решительно тряхнул головой.

– Нет, я с вами не согласен, – твердо сказал он. – Условия, в которых я рос, совершенно нормальны и естественны, более того, они кажутся мне просто необходимыми, если речь идет, – а я полагаю, что в моем случае все именно так и обстоит, – о рождении тайном, короче говоря, о рождении ребенка вне брака. Но если наследник престола родился во дворце и на этот счет есть все необходимые документы, то история моего детства кажется мне весьма странной.

Произнеся эти слова очень убежденно и, конечно же, вполне искренне, Тореро погрузился на какое-то время в глубокое раздумье.

Пардальян, знавший тайну его рождения и продолжавший наблюдать за ним с неослабным вниманием, подумал про себя: «Недурное рассуждение».

Наконец Тореро поднял голову; на его умном, тонком лице читалась нескрываемая грусть; он сказал:

– Существуют и другие причины, лежащие целиком в области чувств и заставляющие меня отвергать версию принцессы Фаусты. Вы ведь знаете, шевалье, – мне рассказали, что мой отец был замучен по приказу короля и в его присутствии. Я уже говорил вам, какую ненависть я испытывал к убийце моего отца. Не знаю, как это объяснить, но я по-прежнему ненавижу его. Теперь, когда я знаю, что король – мой отец, ненависть должна была бы растаять в моем сердце подобно тому, как тает под первыми лучами солнца снег. Однако повторяю: я по-прежнему его ненавижу. Вот видите, он просто-напросто не может быть моим отцом!

– Ну, не говорите! – отозвался Пардальян с таким видом, будто эти слова его не убедили.

Однако в душе он поразился: «Попробуйте теперь отрицать голос крови. Можно подумать, что этот юноша обладает даром ясновидения. Суровая школа горя сделала из него мужчину, а напор низкопробного честолюбия пытается сделать из него принца, монарха. Если он позволит себя завлечь, с теми качествами, которые я так люблю в нем, будет покончено. Поддастся ли он этому искушению? Мне кажется, его натура достаточно благородна, чтобы противостоять соблазну, хотя общеизвестно, что близость короны способна едва ли не любому вскружить голову».

А Тореро тем временем продолжал:

– Но даже если я и вправду сын короля, даже если госпожа Фауста предоставит мне самые убедительные доказательства (а она вроде бы располагает всеми необходимыми документами), так вот… сказать ли вам? Я откажусь признать короля своим отцом, я попытаюсь подавить в себе эту ненависть, я исчезну, я покину Испанию и останусь тем, что я есть: безвестным и безродным тореадором.

– Вот как! Почему же? – спросил Пардальян; глаза его блестели.

– Видите ли, шевалье, если бы король, мой отец, раскрыл мне свои объятия, если бы он признал меня, если бы он постарался искупить грехи прошлого, разве я не был бы вправе принять это новое положение, посланное мне судьбой?

– Если бы ваш отец раскрыл вам свои объятия, – проникновенно сказал Пардальян, – ваш долг заключался бы в том, чтобы прижать его к груди и позабыть то зло, что он, возможно, вам причинил.

– Ведь правда? – радостно воскликнул Тореро. – Именно так я и думал. Но ведь мне-то предлагают совсем другое.

– Черт! А что же вам предлагают?

– Мне сулят миллионы, чтобы я взбунтовал народ, мне предлагают помощь людей, которых я не знаю и которыми, как я имею основания полагать, движут честолюбивые замыслы, а вовсе не самоотверженность. В обмен на эти миллионы и на эту помощь мне предлагают восстать против моего так называемого отца. Моим первым сыновним поступком станет мятеж! Я начну с насилия, а то и со смерти!