Skinова печать

— А если человек не боится делать окружающим эти самые подлости? — задал вопрос заинтригованный Крюков.

— Тогда он сатанист! — отрезал Гершензон. — Девиз таких людей — чем хуже, тем лучше. Очень опасная идеология. И, заметьте, она тоже успешно маскируется под так называемые мировые религии или гуманистические учения типа марксизма-ленинизма.

Крамской и Крюков задумались. Сразу видно — интеллектуал. Не опер вшивый.

— Значит, примерно это происходит сейчас в исламе? — предположил Крюков.

Гершензон утвердительно кивнул.

— Именно. Ислам сегодня находится в большой опасности. В исламском мире к власти рвутся радикалы. С ними заигрывают, их пытаются использовать. Кто — ради политической выгоды, кто — из страха. А ведь они никакие не мусульмане, а манихеи-гностики. То есть, попросту — сатанисты. Христиане в свое время также с трудом преодолели их влияние. Печально знаменитая инквизиция и была создана специально для борьбы с такими сектами. Их называли богумилами, павликианами, катарами-альбигойцами, которые захватывали целые страны или провинции. Еретиками, ведьмами и евреями, — тут Гершензон печально вздохнул, — инквизиторы занялись гораздо позже и по иным причинам.

— А разве эти катары не еретики? — не понял Крюков.

Гершензон отрицательно покрутил головой.

— Ни в коей мере. Еретик — человек, разделяющий основы религии, но не согласный с частностями. А богумилы и катары отрицали христианство совершенно. Да и не только его. В исламе в то время тоже появилась подобная секта — исмаилиты-ассасины. Убийцы-самоубийцы.

— Типа нынешних шахидов? — уточнил Крамской.

— Опять ошибаетесь, — вскипел эксперт. — Шахид — подвижник, тот, кто после смерти сразу попадает в рай. К ним относятся кроме тех, кто умер за веру, беременные женщины, утопленники и еще ряд категорий умерших. Но шахидом можно назвать только покойника, живого шахида быть не может. Те же, кого мы с подачи журналистов называем шахидами, на самом деле называются федаинами — людьми, готовыми пожертвовать собой ради идеи. А отсюда до сатанизма — один шаг. Знаете, я не верю в сатанистов, которые собираются по ночам в подвалах или на кладбищах, режут кур и кошек, выкрикивают заклинания и несут прочую чушь. Это просто хулиганы с амбициями. Настоящие сатанисты — те, кто убежден, что чем хуже людям, тем лучше идеям. Они отрицают материальное и превозносят духовное. А по мне духовный тот, кто свое материальное готов отдать нуждающемуся ближнему. Я вас не утомил?

— За это надо выпить, — предложил Крюков. — И можно продолжать.

Все последовали его совету.

— Так в чем проблема ислама? — напомнил Крамской.

— А в том, что лидирующую позицию там сегодня занимают эти самые манихеи-сатанисты. И прикрываются изрядно обветшавшей и заплесневевшей национально-социальной идеей борьбы с материальным миром. Материальное зло в их трактовке — это Соединенные Штаты, Израиль и прочий западный мир, а духовные — это они сами, террористы. Хотя я не назвал бы их нищими. Они отправляют ничего не смыслящих сопляков и баб с «поясами шахидов» взрывать мирных жителей. Дай им атомную бомбу — взорвут, не раздумывая. Это же чистой воды самоубийство, которое осуждается всеми мировыми религиями, исламом в том числе. А тот самый западный мир поддерживает их финансово. Как у нас в России накануне революции всякие фабриканты — Саввы Морозовы, Шмидты — содержали своих будущих палачей-большевиков. Тоже форма самоубийства.

Крамской задумчиво покусывал листик кинзы.

— Весьма познавательная лекция, — признал он. — Но мы хотели бы узнать ваше мнение о нынешних фашистах.

— О, о них можно говорить часами, — замахал руками Гершензон. — Но если вкратце: фашизм сегодня — не результат каких-то политических интриг. Это естественное настроение, характерное для любого общества периода упадка. Но беда в том, что такое настроение пытаются использовать в своих интересах отдельные преступные группировки. И связи их уходят на самый верх. Причем, сама политическая ориентация тут роли не играет. Как говорил великий и мудрый товарищ Стадии: «Пойдешь налево, придешь направо». Ну, не буду вас сейчас грузить подробностями, все это будет в анализе, который вы мне заказали. Давайте лучше выпьем.

Гости выпили, закусили и засобирались.

— Пора и честь знать, — решительно заявил Крамской. — Спасибо за информацию.

Крюков выразил солидарность с начальником. Они поднялись и пошли к дверям.

— Может, вам помочь со стола убрать? — предложил опер. — А то дочка, поди, нескоро вернется.

Но Гершензон отказался.

— Не трудитесь, скоро помощница придет и все уберет. Машка подругу попросила. Ну, и той подработать не мешает.

Гости вышли. На лестничной площадке они остановились в ожидании лифта. Кабина подошла, двери открылись, и на площадку шагнул негр, одетый как преуспевающий клерк или даже адвокат. Костюм, плащ, в руке кейс, на шее галстук-бабочка.

Негр направился к квартире Гершензона и позвонил. Крюков с Крамским сели в лифт и поехали вниз.

— У твоего Гершензона что, Третий интернационал собирается? — спросил Крюков у начальника отдела расизма.

Тот в ответ только плечами пожал. Потом сообщил:

— Меня на работе не будет день-другой. Надо в одно место слетать. Найдешь, чем заняться? Скоро Волгин должен вернуться.

Крюков заверил шефа, что без работы в ожидании руководства не останется.

Блестящий черным лаком «майбах» въехал в ворота усадьбы Анвара. Барин выбрался из машины, размялся после долгого сидения и окинул взглядом трехэтажную махину дома. Следом салон покинул Оборотень.

От дверей особняка навстречу им уже торопился Анвар.

— Борис Николаевич! Какой гость, э!

Он неодобрительно посмотрел на Оборотня.

— А этот здесь зачем?

— Нужный человек, — буркнул Баринов. — Я ему доверяю.

Они прошли в дом, где их уже ждал накрытый стол. Анвару не хотелось, чтобы их слушали уши прислуги.

Минут двадцать-тридцать они вели светскую застольную беседу. Постепенно от общих тем и сплетен перешли к насущным делам, ради которых Барин и проделал столь долгий путь в тридцать километров.

— Мне пришлось отдать Мусе деньги за товар, который твои люди сожгли в моем магазине во время того погрома в центре, — доложил Анвар. — Много денег.

Сразу и не поймешь — то ли пожаловался, то ли претензию предъявил. Барин решил внести ясность.

— Это твои проблемы. Я-то здесь при чем?

Анвар с горечью рассмеялся.

— Значит, как доход, — так поровну, а убытки — каждый за себя? А не ты ли учил меня, что надо делиться? Так что давай входи в долю. Иначе мне придется закрыть свой бизнес.

— Это твой бизнес, — твердо стоял на своем Баринов. — Я с него ничего не имею.

— Зато имеешь с меня, э, — напомнил Анвар. — Ты сидишь на выплатах пострадавшим от терактов, на восстановлении разрушенных объектов. Не будет терактов, не будет денег. Я тебе это устраиваю и не беру с тебя ни копейки. Даже, наоборот, за крышу отстегиваю, э.

— А я прикрываю твою наркоторговлю, — огрызнулся Барин.

— Э, давай не будем торговаться. Мы не конкуренты, а партнеры. У меня трудности. Мне нужны деньги. Много денег, э!

Баринов задумался, потом переглянулся с Оборотнем. Тот понимающе кивнул. Баринов обратился к Анвару уже без раздражения.

— Хорошо, у меня имеется одно соображение. Я, конечно, никаких денег платить тебе не собираюсь. на это не рассчитывай. Но помочь попробую. В поджоге виноваты скины, значит, и отвечать Жидоморову.

— Что?! — Анвар не понял, смеется Барин или говорит серьезно. — С этого фашиста «бабки» получить? Да его убить легче!

— Я тебе помогу у него «бабки» выбить, — успокоил Барин. — А как твои девочки?

Анвар расслабился. Он знал, что Барин словами не бросается и, если сказал, сделает. К тому же расстановка сил кардинально изменилась. Если сначала Баринов выступил в роли его противника, то теперь он становился союзником. Кроме того, шансы получить хоть что-то с Баринова равнялись нулю. Другое дело — с какого-то Жидоморова. При условии, разумеется, что у того с Барином общие дела.