Страница 67 из 97
Твою мать. Даже мои мысли претенциозны.
Это должно быть, Коннор так воздействует на меня. Или, может быть, я всегда была такой.
— Я буду судить, когда ты будешь готова, — говорит он, опираясь рукой на раковину и наблюдая за мной.
Я бросаю на него взгляд.
— Я думаю, что знаю своё тело лучше, чем ты.
Он с вызовом поднимает брови.
— Спорно, а во-вторых, ты упряма и склонна к соперничеству. Два качества, которые делают тебя ужасным судьей, — он снимает крышку с лосьона и выдавливает его на ладонь.
— Я могу сделать это сама, — говорю я, тут же сожалея о своих словах. Я бы предпочла, чтобы он меня баловал.
— Но самое замечательное в создании этих синяков то, что я могу ухаживать за ними, — он (к счастью) игнорирует мое заявление и втирает лосьон в один из небольших синяков на моем плече, осторожно и нежно, что является полной противоположностью его поведению в постели.
Девушка может привыкнуть к такому.
Он массирует место укуса, и только один раз боль усиливается. Я пытаюсь сдержать гримасу, но, должно быть, безуспешно, потому что он целует это место. Потом он говорит со мной по-французски о повседневных вещах. О Calloway Couture. О Cobalt Inc. О том, что мы будем делать, когда завтра вернемся в Филадельфию.
Забота другого человека никогда не чувствовалась так хорошо.
Когда Коннор заканчивает осматривать мои синяки, он сосредотачивается на месте между моих ног. Он касается меня внизу, и я сжимаю зубы, отказываясь показывать, как сильно у меня всё тянет — и не в стиле «пожалуйста, трахни меня».
— Это нужно снять, — он медленно стягивает мои трусики, скользя ими вниз по моим ногам.
Я держусь за его плечи, когда выхожу из них. Он помогает мне просунуть руки обратно под халат и завязывает его на талии. Шелк нежно ласкает мою кожу, в отличие от хлопка моего нижнего белья.
Коннор смотрит на мой бриллиантовый ошейник и тянется к пряжке.
Я делаю шаг назад, собственнически касаясь кожи на своем горле.
Всё его лицо озаряется, и он сдерживает смех, потирая губы, чтобы заглушить звук.
— Значит, теперь он тебе нравится?
— Это бриллианты, — говорю я, будто он сумасшедший. — И это был подарок. Ты не можешь забрать это обратно.
— Я не собираюсь его забирать, — уверяет он меня. — Я буду хранить его в безопасности, — он приближается, и на этот раз я не отстраняюсь. Он расстегивает пряжку, обнажая мою шею от теплой кожи.
— Почему я не могу оставить его у себя? — тихо спрашиваю я, глядя на его губы. Я наблюдаю за тем, как они двигаются, когда он говорит.
— Потому что ты будешь носить его, только когда я буду играть с тобой, — говорит он. — А сегодня я забочусь о тебе, — он собирает мои волосы в ладонь и втирает лосьон в то место, где пряжка впилась в мою кожу. Его пальцы так умело танцуют по нежным участкам моей кожи. Я собираю всю свою силу воли, чтобы перестать стонать и подчиняться, как пускающий слюни щенок.
Он закрывает лосьон, кладет ошейник в карман и, не сказав больше ни слова, выходит из ванной. Я хмурюсь, поначалу сбитая с толку. Но затем он возвращается с другим черным футляром, такого же размера, как и вчерашний. Ещё одно колье?
Мои глаза расширяются от волнения.
На этот раз он не заставляет меня умолять. Он просто открывает коробку.
— Это для таких дней, как сегодня.
Он вытаскивает его из коробки, а затем заходит мне за спину, накидывает его мне на шею и застегивает. Он и раньше дарил мне украшения: бриллиантовое ожерелье в форме капли, когда мы только начали встречаться. Но этот значит для меня больше. Не только потому, что на моей груди лежит бриллиантовый кулон, а потому, что он простой и изысканный, на легкой, как перышко, цепочке, который я могла бы носить практически с любым нарядом. Я могу сказать, что он продумал и это.
Мне кажется, я сейчас заплачу. А я никогда не плачу.
Я полагаю, это нормально — проливать слезы из-за драгоценностей. Это же не делает меня больше похожей на ледяную королеву или материалистичного сноба, верно? О, да кого это, блять, волнует?
Мои слезы очевидны.
— Спасибо, — говорю я.
Он целует меня в губы и обнимает за плечи.
— Всегда пожалуйста.
* * *
Мы с Коннором провели всё утро, переключаясь между каналом Discovery и Историческим каналом, пытаясь избежать реалити-шоу в пользу образовательных сегментов. (Да, я понимаю, что это немного лицемерно, но то, что я участвую в реалити-шоу, не значит, что мне нравится его смотреть.) Мы уединились в спальне, и когда мои сестры спросили обо мне, он сказал им, что я плохо себя чувствую. Они купились на это в достаточной мере, чтобы оставить нас в покое.
Его телефон звонит как раз в тот момент, когда начинается программа о Чёрной смерти(пандемия чумы, достигшая Европы в 1347 году и в 1348 году перекинувшаяся в Англию, убив от трети до половины всего населения страны).
— Ты не можешь уйти сейчас, — говорю я ему. — Ты пропустишь все фотографии моровой язвы и гангрены.
Он отрывает взгляд от своего экрана.
— Как заманчиво, — он улыбается, давая мне понять, что он говорит серьезно.
Я вспоминаю литературу о бубонной чуме, извлекая из неё все знания, которые я накопила во время учёбы в колледже, участвуя в викторинах и своих собственных неторопливых изучениях данной темы.
— У людей самых отчаянных, готовых шутить с жизнью и смертью, есть нечто такое, над чем они не позволяют себе смеяться, — я цитирую Маску Красной Смерти, подшучивая над ним и отвлекая его одним предложением.
Его глаза сверкают вызовом, и его рука опускается, игнорируя жужжание телефона.
— Эдгар Аллан По, — с легкостью отвечает он и одним махом заглатывает мою наживку.
Коннор проскальзывает рядом со мной на кровать, его ноги прижимаются к моим. Он перебирает пальцами мое бриллиантовое ожерелье, поглаживая тонкую цепочку и невольно щекоча впадинку у основания моей шеи. Я хватаю его за руку, прежде чем это ощущение заставит меня содрогнуться от удовольствия.
Он пристально смотрит на меня и шепчет: — Люби ты всех, но верь немногим. Никому не делай зла.
Одна из моих любимых цитат. Я немного отворачиваюсь, ровно настолько, чтобы наши губы внезапно не столкнулись.
— Шекспир, — выдыхаю я.
— Очень хорошо.
Мои мысли устремляются к моему сердцу. Поцелуй на расстоянии одного дыхания, и, несмотря на боль в теле, я хочу повторить прошлую ночь.
Люби ты всех. Любовь. Я приняла Коннора таким, какой он есть, даже его антилюбовные убеждения. Но почему, чёрт возьми, он выбрал именно эту цитату?
— Не пытайся соблазнить меня Шекспиром, — я приказываю своим мыслям вернуться в мой мозг. Вернись, Несентиментальная Роуз. Я увеличиваю расстояние между нашими губами, сдвигаясь вправо. — Особенно цитатой о любви.
— Дорогая, мне не нужно тебя соблазнять, — говорит он, — ты уже моя.
Его лицо переполняется похотью, когда я сужаю свой взгляд. Чем больше я хмурюсь, тем больше его это возбуждает. Я усвоила этот факт за эти годы, и все же, кажется, я всё ещё не могу сдержать свое раздражение, чтобы выиграть раунд.
Он облизывает губы и произносит ещё одну цитату. Только он произносит эти строки с тяжелым, затаенным дыханием. Как будто он занимается любовью со словами.
— Мы знаем, кто мы есть, но не знаем, кем мы можем быть.
Почему это так сексуально? И почему интеллект возбуждает меня больше, чем мускулы и подтянутый пресс?
— «Гамлет», — отвечаю я.
Я сажусь прямее, прислоняясь к изголовью кровати, и пытаюсь скрыть тот факт, что местечко между моих ног гудит от вновь вспыхнувшей страсти.
— Мы созданы из вещества того же, что и наши сны. И сном окружена вся наша маленькая жизнь.
Я внутренне улыбаюсь от уха до уха. На нашем самом первом свидании мы вместе смотрели эту пьесу.
— Легко. «Буря».