Зависимы сейчас (ЛП)

Кроме меня, винить некого.

Ло сжимает мою руку с особой силой, не давая мне отпустить её.

Моя мама поджимает губы.

— Уже поздно. Вам обоим нужно поговорить с адвокатами, — она разворачивается на каблуках, и они стучат, пока она идёт по коридору.

Я дышу урывками, прерывистыми вдохами, и моя голова кружится так сильно, что моё зрение начинает вертеться вместе с ней. Ло прижимает свои ладони к моим щекам, обхватывая моё лицо с силой, которой я не обладаю. Месяцы назад он, наверное, оставил бы меня на скамейке в коридоре, чтобы пойти за бутылками из винного шкафа. Теперь, когда он здесь, я пытаюсь перенять часть его силы, чтобы стоять прямо. Но всё, что я вижу, — это мальчика, хорошего и полноценного, и девочку, сломленную и слабую.

Я хочу быть им.

Я хочу этого.

Но это мои родители. И они ненавидят меня.

Думаю, я ненавижу себя больше.

— Лили, — говорит он, очень мягко. — У тебя будет паническая атака, если ты не замедлишь дыхание.

Будет? Разве это уже не паническая атака?

— Лили, — огрызается он. — Дыши. Медленно.

Я стараюсь слушать его и сосредоточиться на его груди, на том, как она поднимается и опускается в стабильном ритме. Когда мои легкие становятся менее напряженными, а дыхание выравнивается, мы оба поворачиваемся к команде адвокатов, которые задерживаются в коридоре. У них усталые глаза, и каждый из них держит стопки бумаг, которые они будут перебирать в течение следующих сорока восьми часов.

Главный адвокат, Артур, держит самую большую стопку.

— Нам нужно обсудить, что должно произойти в ближайшие недели.

Не знаю, что решили делать мои родители. Послать меня на реабилитацию? Отправить на самолёте в Швейцарию? Я должна сказать им, чтобы они шли к черту, но после столкновения с матерью я хочу только одного — всё исправить.

А это значит уступать всему, что они хотят. Всему, что им нужно. Я исправлю нанесенный мною ущерб.

Джонатан Хэйл делает шаг вперед, уже сжимая в руках хрустальный бокал с виски. Удивительно, но, как и мои родители, он не проронил ни слова во время нашего брифинга.

— Дальше я сам, Артур, — легко говорит он. — Думаю, что Лорен и Лили уже сыты по горло этим посредническим дерьмом.

Артур покачивается на ногах, не решаясь уйти.

— Тебе не нужно передавать информацию, — огрызается Джонатан. — Тебе нужно вернуть свою задницу в свой офис, сделать телефонные звонки и проверить все эти истории. Тебе пора идти. Сейчас же.

Они быстро расходятся, и Артур вручает Джонатану пару папок, прежде чем уйти. У меня в груди вспыхивает приступ зависти, и я боюсь, что завидую отцу Ло и хочу обменять своего на версию Джонатана Хэйла, больше всего желая, чтобы мой отец был более благосклонен.

Мир сошел с ума.

Джонатан смотрит на нас.

— Мы должны сделать это у меня дома. Здешний персонал действует мне на последние нервы.

Как по команде, один из садовников заходит в дом через заднюю дверь, а затем быстро уходит в другом направлении. Джонатан бормочет что-то, что звучит как нелепые ублюдки. Но я не могу быть уверена.

Чем дальше я буду от этого дома, тем лучше, даже если это означает, что нам снова придется проезжать через толпы съемочных групп. Мы с Ло забираемся в мою машину, и прежде чем он включает передачу, он поворачивается ко мне лицом.

— Я должен тебе кое-что сказать, и ты, наверное, разозлишься.

Я хмурюсь, не представляя, к чему это может привести. Я смотрю, как машина Джонатана выезжает из ворот, камеры мигают и щелкают, свет отражается от тонированных стекол.

— В чём дело? — спрашиваю я, мой голос звучит тише, чем мне нравится.

Он облизывает губы, на его лице появляется чувство вины. О нет.

— Это не первый раз, когда я вижу своего отца после реабилитации.

Правда омывает меня ледяной волной. Я вздрагиваю и киваю, давая себе полностью осмыслить сказанное им. Хорошо. Он солгал. Но он только что открылся, так что это должно что-то значить, верно? И все же, сколько бы я ни оправдывала его, я не могу справиться с нахлынувшей на меня печалью.

Я поднимаю ноги на сиденье и зарываю голову в колени, прячась от Ло, а не от папарацци.

— Лил, — говорит он, его рука нависла над моей головой, не решаясь прикоснуться ко мне. — Скажи что-нибудь.

Я не могу говорить, слова путаются, набухают в ямке на полпути к моему горлу. Ло выводит машину и проезжает мимо камер. Он рассказывает о своих разговорах с отцом и о том, как он пришел к нему специально, чтобы найти шантажиста и узнать больше о своей матери.

К тому времени, когда мы выезжаем на улицу, подальше от папарацци и фургонов с новостями, он уже закончил раскрывать все эти секреты.

После долгого напряженного молчания он спрашивает: — Ты злишься?

— Нет, — тихо отвечаю я, по моим щекам текут беззвучные слезы.

Я не поднимаю голову с колен. Мне просто грустно. Я должна была догадаться и отчитать его, как он меня. Он смог пройти курс реабилитации и вернуться немного сильнее, чем раньше. У меня этого не было. Когда он приехал обратно, я начала с самого начала, пытаясь понять, как справиться со своей зависимостью и с ним в одной комнате. И я просто осознаю, насколько он для меня опора, и как сильно я могла бы его подвести, если бы у него случился рецидив, и я не остановила его раньше.

— Лили, пожалуйста, поговори со мной.

Он пристраивается за машиной Джонатана и притормаживает, когда мы подъезжаем к воротам.

— Ты пил? — бормочу я.

— Нет, я клянусь, Лил. Я имею в виду...

У меня в груди все обрывается. Мне не нравится я имею в виду.

— ...Я думал об этом, но не сделал. Я не смог. Я принимаю Антабус, — говорит он. — Мысль о рвоте не раз останавливала меня. Когда я рядом с отцом, мне хочется выпить. Я не могу этого отрицать, — он делает паузу. — Но я нахожусь на том этапе, когда могу сказать «нет».

По крайней мере, теперь он честен.

Я поднимаю голову, вытирая щеки рукавом.

— Ты не сказал мне, потому что знал, что я не одобрю.

Он кивает.

— Но Лил, он мой отец. Он моя, гребаная семья.

Я не могу сказать ему, что думаю. Что даже если его отец проявит сердечность в одну минуту, в следующую он разрежет Ло на куски. Я видела, как Ло уходил в себя после того, как его отец полчаса кричал ему в лицо.

Он паркует машину и берет меня за руку.

— Ты тоже моя семья, — он целует мои костяшки. — Навсегда, — он вытирает одинокую слезу. — Пожалуйста, не расстраивайся из-за этого.

— Я просто не хочу, чтобы он причинил тебе боль, — тихо говорю я.

— Он этого не сделает.

Ло не создан из брони. Он идет в каждый бой без защиты. Он позволяет людям причинять ему боль, потому что считает, что заслуживает этого. Это нездорово. Думаю, сейчас я именно с этим и имею дело.

Я тяжело дышу и просто киваю.

— Хорошо.

Я чувствую себя такой разорванной. Дополнительный кинжал просто помещается рядом с остальными. Я должна верить, что Ло будет в порядке перед лицом своего отца, что он справится со всеми словесными нападками и внезапными пренебрежительными комментариями.

Почему ты не реализуешь свой потенциал? Почему ты такое, блядь, разочарование?

Я должна верить, что он сильнее меня.

Думаю, я смогу это сделать.

Мы входим в дом, и я замираю у парадной лестницы, впитывая в себя место, в котором я провела большую часть своего детства. Он тише и темнее, чем дом моих родителей, и несёт в себе что-то мрачное. Может быть, потому что здесь у меня больше воспоминаний. И не все из них хорошие.

— Мы можем сделать это утром? — спрашиваю я.

Откладывать неизбежное — звучит неплохо. Я могу принять ещё одно снотворное, или Ло может даже отлизать мне сегодня ночью. Я не должна сейчас думать о сексе. Я встряхиваю головой, пытаясь сбросить напряжение. Я — крутящийся цикл, вращающийся в обратную сторону.

Ло гладит меня по волосам.