Страница 31 из 146
Кардинал де Роган располагал неограниченным денежным кредитом.
Каждый кардинал имел право взять себе на время конклава одного прислужника; Роган взял с собой Тансена, который, прежде чем затвориться вместе с ним в зале конклава, заключил соглашение с кардиналом Конти.
Оно состояло в том, что, благодаря влиянию Франции, кардинал будет избран папой, а папа сделает Дюбуа кардиналом.
Когда договор был составлен и стороны обменялись его заверенными экземплярами, Тансен и кардинал де Роган были заперты во дворце, где происходили выборы.
Лафито остался снаружи, чтобы получать письма от Дюбуа.
Всем известна суровость неволи, в которой пребывают члены конклава; однако эта суровость отступила перед миллионами, привезенными кардиналом де Роганом. 5 мая иезуит Лафито написал Дюбуа, что, несмотря на предполагаемую непроницаемость зала конклава, он входит туда каждую ночь с помощью подобранного ключа и добирается до кардинала де Рогана и Тансена, хотя, для того чтобы проникнуть к ним, требуется пройти через пять сторожевых постов.
Восьмого мая Конти был избран папой и принял имя Иннокентия XIII.
Это избрание положило конец суду над Альберони. У Иннокентия XIII, в отличие от Климента XI, не было причин подвергать судебному преследованию Альберони. В итоге, вместо того чтобы лишиться кардинальского звания и отправиться в изгнание, что, вероятно, случилось бы с ним, проживи Климент XI немного дольше, Альберони взял внаем роскошный дворец в Риме и обосновался в нем, проявляя расточительность и спесь, которые подпитывались теми миллионами, какие он отложил про запас во времена своего величия в Испании. Оттуда ему было дано увидеть, как один за другим умерли его враги: кардинал Джудиче и княгиня дез Юрсен, жившие, как и он, в Риме.
Назначенный легатом Феррары, Альберони умер, продолжая носить это звание, в возрасте девяноста или девяноста двух лет.
Вернемся, однако, к кардиналу Конти, то есть к новому папе.
Ему было шестьдесят шесть лет, и уже шестнадцать из них он имел сан кардинала.
Он был нунцием в Швейцарии, Испании и Португалии; вдобавок он принадлежал к одной из четырех знатнейших семей Рима и по своему происхождению был равен тем, кто носил имена Орсини, Колонна и Савелли. Это был мягкий, добрый и робкий человек, чрезвычайно любивший семью, из которой он происходил, и полагавший, что общественное положение вполне подменяет заслуги.
Однако подозрение, что собственных заслуг у него недостаточно для того, чтобы вознести его на Святой престол, вынудило кардинала Конти заключить с аббатом де Тансеном сделку, о которой мы говорили и которая стала теперь для него веригой.
Борьба была долгой: она длилась с 18 мая по 16 июля. Став папой, Конти хорошенько все взвешивал, прежде чем ознаменовать начало своей папской власти подобной симонией; но, держа в руке договор, Тансен заставил Иннокентия XIII сдержать слово. Подарок в виде книжного шкафа стоимостью в двенадцать тысяч экю, который желал иметь папа и который был предложен ему от имени Дюбуа, развеял последние сомнения его святейшества.
Двадцать шестого июля, к великому позору для всего христианского мира, Дюбуа был назначен кардиналом. Привез ему кардинальскую биретту аббат Пассерини, духовник папы.[13]
Всех крайне занимало это назначение; на нового кардинала градом посыпались каламбуры и злые насмешки, как вдруг неожиданное событие, которое внезапно воскресило всю старую клевету, распространявшуюся некогда по поводу регента, заставило вздрогнуть Францию.
Утром 31 июля король, уснувший накануне вечером в полнейшем здравии, пробудился с сильными болями в голове и горле; затем у него начался озноб, а около трех часов пополудни, поскольку боли в голове и горле усилились, ребенок, который перед этим два часа провел на ногах, был вынужден снова лечь в постель.
Ночь была тревожной: в два часа ночи лихорадка усилилась, и растерянность, тотчас же начавшаяся во дворце, перекинулась из дворца в город.
Около полудня герцог де Сен-Симон, имевший право являться по утрам в королевские покои одним из первых, вошел в спальню короля; там не было почти никого, кроме герцога Орлеанского, который с удрученным видом сидел возле камина.
В эту минуту в комнату вошел Бульдюк, один из королевских аптекарей, держа в руках лекарственное питье; за ним следовала г-жа де Ла Ферте, сестра герцогини де Вантадур, гувернантки короля.
Заметив герцога де Сен-Симона, за спиной которого ей не было видно регента, она воскликнула:
— Ах, господин герцог! Король отравлен!
— Замолчите, сударыня! — ответил ей герцог де Сен-Симон.
— А я говорю вам, что он отравлен! — повторила она.
Сен-Симон подошел к ней и промолвил:
— То, что вы говорите, сударыня, ужасно. Замолчите!
Когда он шагнул к ней, она увидела регента, скрытого прежде от ее взора, и замолчала.
Что же касается герцога Орлеанского, то он ограничился тем, что пожал плечами и обменялся взглядами с Сен-Симоном и Бульдюком.
На третий день в голове юного короля все стало путаться, и испуганные врачи сами начали терять голову. Гельвеций, самый молодой из них, ставший впоследствии лейб-медиком королевы, отец знаменитого Гельвеция, предложил сделать кровопускание из сосудов ноги; однако все остальные врачи стали резко возражать против этого, и Марешаль, главный хирург короля, заявил, что если во всей Франции останется лишь один ланцет, то он сломает его, чтобы королю не пускали кровь.
Регент, герцог де Вильруа, г-жа де Вантадур и герцогиня де Ла Ферте, о которой у нас только что шла речь, присутствовали на этой консультации и пребывали в отчаянии, не видя более единодушия среди тех, кто держал в своих руках жизнь короля.
И тогда пригласили городских врачей: это были господа Дюмулен, Сильва и Камиль Фальконе.
После обсуждения, длившегося несколько минут, они присоединились к мнению Гельвеция.
Однако королевские врачи стояли на своем.
— Господа, — промолвил тогда Гельвеций, видя, что у него осталось только одно средство отстоять свое мнение, — ручаетесь ли вы своей головой за жизнь короля, если ему не будет сделано кровопускание?
— Нет, — ответили врачи, — мы не можем взять на себя подобную ответственность.
— Ну а я, — заявил Гельвеций, — ручаюсь своей головой за его жизнь, если ему будет сделано кровопускание.
В голосе прославленного врача звучала такая убежденность, что регент взял слово и сказал:
— Действуйте, господин Гельвеций.
Все остальные врачи удалились, и Гельвеций, оставшись один, пустил королю кровь.
Через час лихорадка спала; к вечеру опасность миновала, и на другой день после кровопускания король поднялся с постели.
Париж, впавший перед этим в глубочайшее уныние, принялся петь и веселиться. Во всех церквах Парижа совершались торжественные молебны, и король, чудесным образом спасенный, отправился возблагодарить Господа за свое выздоровление в собор Парижской Богоматери и церковь святой Женевьевы.
Между тем настал праздник Святого Людовика.
Каждый год в этот день — и мы видим, что эта традиция сохранилась и до нашего времени, — так вот, каждый год в этот день в саду Тюильри устраивался концерт. На этот раз концерт перерос в праздничное гулянье.
Маршал де Вильруа, громче всех кричавший прежде, что король отравлен, был совершенно ошеломлен этим столпотворением, докучавшим королю, который каждую минуту прятался в какой-нибудь уголок, откуда маршал вытягивал его за руку, чтобы показать народу. В конце концов, видя что сад Тюильри и дворы Карусели забиты толпой, а все соседние крыши усеяны зеваками, маршал привел короля на балкон. Тотчас же вся эта бесчисленная толпа испустила крик «Да здравствует король!», который перекинулся на улицы и площади, обратившись в один ликующий вопль.
И тогда герцог де Вильруа, обращаясь к Людовику XV, произнес:
— Государь, вы видите перед собой всех этих людей, весь этот народ, всю эту толпу: все это принадлежит вам, все это ваше, вы властелин всего этого и можете сделать с ним все, что вам заблагорассудится.